низ живота, в область толстой кишки, и пытается изобразить взрыв всего одной рукой, хотя бы не ощущая всего того стыда, какой бы чувствовал при белой сестре человеческих размеров.

Демерол Гейтли открыл в двадцать три, когда интраокулярный зуд наконец вынудил отказаться от Перкоцета и исследовать новые перспективы. Демерол дороже за миллиграмм, чем большинство синтетических наркотиков, но зато его проще достать, т. к. он – основное средство от умопомрачительной постоперационной боли. Гейтли, хоть убей, не помнит, с кем или хотя бы где в Салеме приобщился к тому, что пацаны на Северном побережье называли Галькой и Бам-бамами, 50и 100-мг таблетками Демерола, очень маленькими и маленькими соответственно, мелового цвета шероховатыми дисками со значком |^D/35 на одной стороне и вскоре полюбившимся логотипом компании «Санофи-Уинтроп Ко.», чем-то вроде 3Z¹, на другой, и эта лиха я ь/ просто-таки расширила горизонты жизни с зудящими глазами на Северном побережье. И вспоминать даже 1^Р/35 – уже как Тешить одержимость. Он помнит, что это случилось вскоре после похорон Нуча, потому что он был один и без банды, когда кто-то там дал ему две 50 мг крохотульных таблеточки для его большепалых лапищ, вместо какой-то другой дури, которую он просил, рассмеявшись, когда Гейтли сказал: «Это что за херня?» и «Какой-то муравьиный Бафферин, бля», и ответив: «Просто поверь».

Наверно, это было его двадцать третье лето Там, потому что он помнит, что был без рубашки, когда ехал по 93-му и у него кончились все запасы, и он заехал на парковку у библиотеки имени Кеннеди, чтобы затариться ими – такими маленькими и безвкусными, что пришлось проверять с открытым ртом в зеркале заднего вида, как он их проглотил.

А то, что он был без рубашки, он помнит потому, что пришлось очень долго изучать свою широкую голую безволосую грудь. И с того сонного полудня на парковке библиотеки он стал преданным служителем храма богини Демерола, до самого конца.

Гейтли помнит, как работал в банде – большую часть как эры Перкоцета, так и эры Демерола – с двумя другими наркоманами с Северного побережья, с одним из которых он вырос, а с другим из которых ломал пальцы для Бледного Соркина, букмекера с мигренью. Они не были грабителями, эти ребята – Факельман и Кайт. Факельман в прошлом рисовал чеки, плюс имел доступ к оборудованию для фальшивых ксив, а Кайт в прошлом был компьютерным задротом в Салемском государственном, пока не получил Пинка за то, что он перевел телефонные счета кое-каких задолжавших ребят за более чем 900 секс-линий на аккаунт администрации СГУ, – и они стали не разлей вода, Ф. и К., и мутили собственную неамбициозную, но элегантную аферу, в которой Гейтли участвовал только по касательной. Вот что делали Факельман и Кайт: варганили документы и кредитную историю, чтобы снять роскошно меблированные люксовые апартаменты, затем брали напрокат кучу дорогих бытовых приборов во всяких Rent-A-Center или Rent 2 Own в Бостоне, затем сбывали люксовые приборы и мебель одному из парочки знакомых надежных барыг, затем завозили в апартаменты собственные воздушные матрасы, спальные мешки, брезентовые шезлонги, маленький честно купленный ТП, экран и колонки и бивачили в пустых люксовых апартаментах, упарываясь в хлам на прибыли с арендованного барахла, пока не получали второе уведомление о просрочке аренды; затем варганили новые документы, переезжали и повторяли все по новой. Гейтли в свою очередь мылся, брился, приходил по рекламе о сдаче люксовых апартаментов в прокатном костюме яппи, встречался с риэлторами, сносил всех из их «Банфи» видом ксивы и кредитного рейтинга и вписывал фальшивое имя в договор об аренде; и обычно он ночевал и упарывался в апартаментах с Факельманом и Кайтом, хотя у него, у Гейтли, была собственная, сперва пальцеломная, затем грабительская карьера, и собственные барыги, и он все чаще покупал собственные вытирки и собственный Перкоцет и позже Демерол.

Лежа в койке, работая над Терпением и не-Тешением, Гейтли вспоминает, как старый добрый обреченный Джин Факельман – у которого для наркомана было поистине бешеное либидо – водил, типа, в те апартаменты, которые они на данный момент обирали, разных девочек, и как Факс открывал дверь, озирался в притворном изумлении в пустых и безковровых люксовых апартаментах и кричал: «Вот же ж блядь, нас ограбили!»

Факельман и Кайт считали, что Гейтли крутой и (для наркозависимого, а это накладывает некоторые ограничения на рациональное доверие) свой в стельку мужик, и свирепо хороший друг и напарник, но, хоть убей, не понимали, почему Гейтли выбрал наркотики, почему предпочитал именно такие Вещества, ведь по трезвяку он был крутым и жизнерадостным, своим в стельку и веселым мужиком, а стоило всадиться Галькой или еще чем, как он становился совершенно замкнутым и омертвевшим бирюком, всегда говорили они, как будто совершенно другим Гейтли, который часами сидел в своем брезентовом шезлонге – практически лежал в этом шезлонге, на котором проседал брезент и гнулись ножки, – и почти ничего не говорил, а если и говорил, то самые необходимейшие одно-два слова, и то будто даже не открывая рта. Хочешь почувствовать себя одиноким – заторчи с Гейтли. Он прям вот реально уходил в себя. Памела Хоффман-Джип говорила, что он «внутренаправленный». А если он ширялся, было еще хуже. Подбородок от груди приходилось отрывать просто-таки домкратом. Кайт говорил, что Гейтли будто цементом ширялся, а не наркотиками.

В районе 11:00 заглянули Макдэйд и Диль по дороге от Дуни Глинна где-то в отд. гастроэнтерологии и для прикола попытались дать Гейтли архаичные немодные пять левой рукой, и сказали, что кишкоправы подключили Глинна к мегакапельнице с противодивертикулитным соединением Левсин ³⁶¹-кодеина, и Дун, похоже, пережил благодаря соединению что-то вроде духовного опыта, и с энтузиргазмом давал им пять и говорил, что кишкоправы говорили, будто есть шанс, что его состояние неоперабельное и хроническое, и что Д. Г. придется всю жизнь жить на этом соединении, с резиновой грушей для Самостоятельного Введения, и ранее не поднимавшийся с кровати Дун теперь сидел в позе лотоса и правда казался на седьмом небе от счастья. Гейтли с трубкой во рту издает жалкие звуки, пока Макдэйд и Диль, перебивая друг друга, извиняются, что, кажется, не смогут дать юридические показания в пользу Гейтли, хотя так-то они это легко, как два пальца, если бы не различные нависшие над ними дерьмокловыми мечами юридические обстоятельства, из-за которых, по словам их ГэЗэ и УДОта соответственно, добровольно войти в здание Норфолкского окружного