ему так больно, что он просыпается и веки взлетают и дребезжат, как старая рулонная штора, и больничная койка на своем обычном месте, а медсестра делает безымянному парню в соседней койке какой-то ночной укол, похоже, наркотика, и пациент – с очень глубоким голосом – плачет. Затем попозже, за пару часов до полуночной симфонии парковочной рокировки машин на Вашингтонстрит, снится отвратительно подробный сон, в котором привиденческий силуэт, мерещившийся тут и там по углам палаты, наконец замирает на месте настолько, что Гейтли может его нормально разглядеть. Во сне это силуэт очень высокого мужчины с впалой грудью, в очках в черной оправе, толстовке и старых заляпанных брюках-чинос, то ли как-то расслабленно откинувшийся назад, то ли, наоборот, угрюмо сгорбившийся, оперевшись копчиком на шепчущую решетку вентиляции у подоконника, свесив длинные руки по бокам и расслабленно скрестив лодыжки, так что Гейтли даже видит подробность: призрачные брюки коротковаты и не достают до туфель – такие брюки дети в детстве Гейтли называли «потопы»: парочка самых злобных друганов Бимми Гейтли ловили во дворе какого-нибудь тощего мальца в такого типа коротковатых штанах и такие: «Йо, пацан, у нас че, наводнение?», а потом валили мальца на землю лещом или толчком, так что по асфальту кувыркалась неизбежная скрипка, в футляре. Рука жутковатого привиденческого силуэта иногда как бы исчезала, а потом снова появлялась на переносице, поправляя очки усталым бессознательным угрюмым жестом, точь-вточь как угрюмо поправляли очки те мальчишки в брюках-«потопах» во дворе, из-за чего Гейтли самому хотелось злобно толкнуть их в грудь. Во сне Гейтли ощутил болезненную адреналиновую вспышку раскаяния и рассмотрел возможность того, что силуэт представлял одного из тех самых мальцов-скрипачей с Северного побережья, которых он никогда не защищал от своих злобных друганов, и теперь дух явился во взрослом состоянии к Гейтли, когда тот беззащитен и нем, чтобы отомстить. Призрачный силуэт пожал костлявыми плечами и сказал, что отнюдь, ничего подобного, он лишь старый добрый призрак, без всяких затаенных обид или незаконченных дел, лишь ничем не выдающийся заурядный призрак. Во сне Гейтли саркастически подумал, что «а, ну ладно, раз это заурядный призрак, то это же все-все меняет, какое, блин, облегчение». Призрачный силуэт улыбнулся, как бы извиняясь, и пожал плечами, слегка ерзая на шепчущей решетке. Во сне его движения выглядели странно: их скорость была стандартной, но они казались странно разбитыми и нарочитыми, как если бы в них вкладывали больше усилий, чем необходимо. Затем Гейтли задумался, что кто же знает, что считать необходимым или нормальным для самопровозглашенного ничем не выдающегося призрака в горячечном и болезненном сне. Затем он задумался, что это первый сон, который он помнит, чтобы во сне он хотя бы знал, что это сон, не говоря уже о том, чтобы лежал и задумывался о том, как задумывается об откровенной сонности сна, который ему снится. Мысль эта быстро стала такой многослойной и запутанной, что у него закатились глаза. Призрак изобразил усталый угрюмый жест, словно не хотел ввязываться в контроверзы сон/реальность. Призрак сказал, что Гейтли лучше не забивать голову, а просто извлечь пользу из его присутствия – не важно, присутствия призрака в палате или во сне, – потому что Гейтли – если бы он обратил внимание и оценил – по крайней мере не надо говорить вслух, чтобы общаться с призрачным силуэтом; и еще призрачный силуэт сказал, что, между прочим, оставаться на одном месте так долго, чтобы Гейтли мог нормально видеть и говорить с ним, требует от него (от призрака) невероятных терпения и стойкости, и он не может точно сказать, сколько еще месяцев он (призрак) сможет продержаться, поскольку стойкость, похоже, никогда не была его сильной стороной. Совокупные ночные огни города окрашивали небо за окном палаты в тот же темный оттенок розового, который видишь, когда закрываешь глаза, что подкрепляло неопределенность сна-не-сна. Во сне Гейтли попробовал притвориться, что потерял сознание, чтобы призрак ушел, и потом, пока притворялся, потерял сознание и действительно уснул, ненадолго, во сне, потому что вернулась и бессловесно нависла над ним крошечная рябая азиатка, плюс жуткая застывшая собака. А потом пациент под успокоительными на соседней койке каким-то наркотизированным бульканьем или всхрапом снова разбудил Гейтли, в изначальный сон, и так называемый призрачный силуэт никуда не делся, только теперь стоял на перилах койки Гейтли, глядя на него сверху вниз с головокружительной высоты своего изначального роста плюс перил, сутулясь еще сильнее, чтобы не упираться в потолок. Взору Гейтли открывался вид на впечатляющий сноп волос в ноздрях, потому что ноздри призрака нависали прямо над ним, а также четкий боковой вид на как бы лодыжечные кости тощих мосластых лодыжек призрака, торчащие в коричневых носках под штанинами коротких чинос-«потопов». Несмотря на то, что у Гейтли ныли плечо, бедро, большой палец на ноге и вообще вся правая сторона тела, он-таки обратил внимание на то, что обычно мы не думаем о призраках или привиденческих фантомах, высокие они или низкие, или с плохой или хорошей осанкой, или в какого цвета они носках. И уж тем более о чем-то таком конкретном, как торчащие из носа волосы. Было в этом силуэте во сне столько, как бы это сказать, конкретики, что Гейтли она напрягала. Не говоря уж о сне о неприятной старой азиатке в этом сне. Он снова пожалел, что не может позвать на помощь или проснуться. Но теперь он больше не мог издать даже ни «му», ни «мяу» – только очень тяжело дышать, как будто воздух вообще не задевал голосовые связки или как если бы голосовые связки полностью картанулись из-за повреждения нервов в плече и теперь просто висели, скукожившиеся и ссохшиеся, как старое осиное гнездо, пока воздух в горле Гейтли проносился мимо. Горло до сих пор было какое-то не такое. Это же та самая удушающая онемелость из снов, кошмаров, понял Гейтли. Это одновременно и ужасало, и успокаивало, почему-то. Подтверждение компонентов сна и так далее и тому подобное. Призрак нависал над ним и сопереживающе кивал. Призрак абсолютно целиком сопереживает, сказал он. Призрак сказал, что даже заурядный призрак может двигаться со скоростью кванта и быть где угодно и когда угодно, и слышать в симфонической точности все мысли одушевленных людей, но, как правило, не может взаимодействовать с людьми или чем-то твердым в принципе, и не способен общаться напрямую – у призрака вовсе отсутствует собственный голос и для общения, если хочется что-то передать, приходится пользоваться чьим-нибудь как бы внутренним голосом, вот почему мысли