К Гейтли возвращается кратковременная память, и он вспоминает, что ему предлагали Демерол внутривенно для облегчения боли от огнестрельного ранения сразу же по оформлении в приемном отделении и затем дважды – дежурные врачи, которые не потрудились прочитать «Историю наркотической зависимости – Не назначать препараты из Списка IV+», Гейтли потребовал Пэт Монтесян поклясться, что она потребует выделить это курсивом в его файле, карте или где там, первым же делом. Экстренное хирургическое вмешательство вчера ночью было лечебное, не по извлечению, потому что снаряд из большого пистолета, судя по всему, расщепился при столкновении и прошел через метры мускулов, окружающих пчелеломаточный ширевидный устав, не задев кость, но нанеся серьезные и разнообразные повреждения мягким тканям. Травматолог в неотложной хирургии прописал Торадол 338 внутримышечно, но предупредил, что боль после того, как сойдет на нет общая, будет такой, какую Гейтли даже не может вообразить. Следующее, что помнит Гейтли, – он на верхнем этаже в палате травмотологического отделения, дрожащей от солнечного света, и уже другой доктор рассуждал то ли с Пэт М., то ли с Кельвином Т., что инородное тело, вероятно, подвергалось обработке чем-то пагубным, заведомо, потому что у Гейтли возникла серьезная инфекция, и его держат под наблюдением на предмет, как ему послышалось, «нокземы», хотя на самом деле токсемии. Также Гейтли хотел возразить, что его тело на 100 % американское, но, оказалось, он временно не в состоянии озвучивать мысли вслух. Потом сразу вечер, и появился Юэлл, бубнить. Совершенно непонятно, чего Юэлл хотел от Гейтли или почему он выбрал именно это время, чтобы поделиться. Правое плечо Гейтли стало размером почти с его голову, и ему приходилось закатывать глаза вверх и вправо, как корове, чтобы видеть руку Юэлла на перилах койки и его лицо над ней.
– И как прикажете осваивать Девятый Шаг, когда придет время заглаживать вину? Как даже начать возмещать ущерб? Если бы я и упомнил дома граждан, которых мы обманом лишили денег, многие ли из них по-прежнему живут там, еще живы? Юнцов из клуба, несомненно, разбросало по разным дешевым районам и бесперспективным работам. Мой отец потерял счет в IBEW 339 при администрации Уэлда, и умер в 1993-м. А мою мать признание убьет. Моя мать очень хрупкая. Перемещается при помощи ходунков, а артрит вывернул ее голову едва ли не на 360 градусов. Моя жена ревностно защищает мать от касающихся меня неприятных фактов. Кто-то же должен, говорит она. Мать уверена, что прямо сейчас я на девятимесячном симпозиуме для налоговиков в Эльзасе, организованном Banque de Geneve. Все шлет мне вязаную лыжную одежду не моего размера, из дома престарелых.
Дон, эта похороненная в подсознании история, этот оброк на моей душе, возможно, изменили всю мою жизнь. Почему я занялся налоговым правом, помогал обеспеченным жителям пригородов ловко уходить от уплаты. Мой брак с женщиной, которая смотрит на меня, как на темное пятно позади на штанах ее ребенка. И все мое погружение в алкоголизм, возможно, являлось некой инстинктивной попыткой похоронить ощущение гадливости из третьего класса, утопить в янтарном море.
Я не знаю, что мне делать, – сказал Юэлл.
В крови у Гейтли было столько внутримышечного Торадола, что в ушах звенело, вдобавок еще капельница с Дориксом 340 с физраствором.
– Я не хочу помнить гадости, которые не могу исправить. Если это первая проба «Дальше откроется больше» – сим я подаю жалобу. Пусть что-то навсегда остается утопленным. Нет?
И вся правая половина горела. Боль становилась уже бедственного типа, то есть «с-криком-отдернуть-обугленную-руку-от-плиты», такого типа. Одни части его тела слали сигнальные ракеты бедствия другим частям тела, а он не мог ни пошевелиться, ни позвать на помощь.
«Мне страшно», откуда-то, кажется, сверху и все выше, – это последнее, что Гейтли слышал от шепчущего Юэлла, когда на них надвинулся потолок. Гейтли хотел сказать Крошке Юэллу, что он охренительно Идентифицируется с его чувствами, и что если он, Крошка, будет просто держаться, и нести свой крест и ставить один начищенный до блеска ботиночек перед другим, то все будет хорошо, и Бог, как его понимает Юэлл, найдет какой-нибудь способ для Юэлла все исправить, и тогда все гадливые чувства зачахнут, если не поливать их «Дьюарсом», но Гейтли все еще не мог совместить желание говорить с собственно речью. Он решил хотя бы перекинуть через себя левую руку и похлопать по руке Юэлла на перилах койки. Но его собственная ширина оказалась непреодолимым расстоянием. И тогда белый потолок упал, и все стало белым.
Он вроде как спал. В лихорадочном сне ему виделось, как корчатся и вопят над пляжем в Беверли, штат Массачусетс, темные корчащиеся грозовые тучи, как растет ветер, пока Герман, Полиуретановая Вакуоль, не треснула от натуги, оставив рваную вдыхающую пасть, которая дергает Гейтли за пижаму «Доктор Дентонс» ХХЬ. Синего плюшевого бронтозавра из колыбельки засосало прямо в пасть. Его мать на кухне избивал мужик с пастушьим посохом, и она не слышала истошных воплей Гейтли о помощи. Он головой проломил прутья кроватки, направился к входной двери и выбежал наружу. Черные тучи над пляжем опускались и клокотали, вихрили песок, и на глазах у Гейтли из туч показалось и медленно опустилось торнадное рыло. Тучи как будто то ли рожали, то ли срали. Гейтли бросился через пляж к воде, прочь от торнадо. Он прорвался сквозь бешеные буруны к глубокой теплой воде, и погрузился, и сидел, пока не кончился воздух в легких. Уже было непонятно, кто он – маленький Бимми или взрослый Дон. Он быстро всплывал за мощным глотком воздуха и снова погружался туда, где было тепло и спокойно. Торнадо на пляже не двигался, раздувался и улегался, вопил, как реактивный двигатель, открывал свою дышащую пасть, молнии на воронке торчали, как волосы. Он слышал обрывки криков, с которыми его звала мать. Торнадо нависал прямо над пляжным домиком и тот весь сотрясался. На порог выбежала мать, растрепанная и с окровавленным ножом
