– Эй, Хэл?

– И Майк стоит и спрашивает, что, если гипотетически кто-то оказался под воздействием и попадется, и так далее. Ссылался на расплывчатые воспоминания о рогалике с маком. Вовсе не обычная пемулисовская ложь в стиле рококо. Он говорил с усталой искренностью. Парень в блейзере сказал, что пойдет навстречу и даст нам тридцать дней до сканирования полного спектра. Майк указал, что скоро приедет что-то разнюхивать огромная дама из «Момента», вследствие чего сейчас очень неудачное время для любых маловероятных нежелательных скандалов для всех сторон. Казалось, парня даже не надо было упрашивать дать нам время вывести вещества из системы. На самом деле ОНАНТА не хочет никого ловить. Безобидное и безопасное развлечение и так далее и тому подобное.

– Самый искусный слой лжи заключался в том, что парень думал, будто Пемулис просит тридцать дней для себя. Будто это нужно Пемулису. А Пемулис мог бы сдать анализ мочи, если бы стоял на голове и мочился против ветра. Хоть под присмотром, хоть без. У него на вооружении целая неприятная техника катетеризации, о которой, поверь, тебе не захочется слышать. Он ее уже опробовал. А Тенуат, судя по его словам, как гоночный болид от дринов; чтобы моча стала светлой и невинной, ему хватило бы предупреждения за два дня, главное – держаться подальше от Боба.

– Бубу, тридцать дней на самом деле нужны мне, и пока я стоял там с Блоком наружу и молчал, Майк толкнул урологу и снег, и подписку на журналы, и ножи «Гинсу». И все ради меня, а ведь я даже не тот, кто им нужен.

– Можешь рассказать мне все что говоришь.

– Чтобы то, что я втайне употребляю, покинуло организм, Бу, по словам Майка, достаточно тридцати дней. Клюквенный морс, чай Калли, вода с уксусом. Плюс-минус пара дней. Боб Хоуп, который я курю, когда прячусь, Бу, – он жирорастворимый. Там и остается, в жировых тканях.

– Бриджет сказала, что миссис Кларк сказала Бриджет, что в человеческом мозге много жира.

– Марио, если меня поймают. Если ОНАНТА увидит мою грязную мочу, что остается Ч. Т.? Дело даже не в том, что я потеряю свой четный год в разряде 18-летних. Раз он втянул ОНАНТА, ему придется дать мне Пинка. А как же светлая память Самого? Я прямой родственник Самого. Не говоря уже об Орине. И как раз еще эта дама из «Момента» раскапывает семейную историю.

– Трельч говорит, все, что она хочет, – смягчить профиль Орина.

– Самое ужасное то, как феерично все выплывет наружу, если я завалю анализ. Пятно на репутации ЭТА. Следовательно, и на памяти о Самом, следовательно – и на Самом.

– И это убьет Маман, Марио. Для Маман это будет ужасный облом. Не столько Хоуп. Сама тайность. Что я от нее скрывал. Что она подумает, что мне пришлось от нее скрывать.

– Эй, Хэл?

– Если она узнает, что я скрывал, будет катастрофа.

– Тридцать дней – это один календарный месяц чая Калли и сока, ты сам сказал.

– Чая, уксуса и тотального воздержания. Никаких веществ. Совсем. Тридцать дней резкой и полной отмены, в то время как мне надо оправдать посев на «Вотабургере» и, возможно, отправиться на растерзание Уэйну на Фандрайзере. И еще твой день рожденья через две недели.

– Эй, Хэл?

– Господи, и еще БЛТ'ы в декабре, надо закончить подготовку к госам, и сдать госы, и все в состоянии резкой отмены.

– Ты получишь отлично. Все ставят, что у тебя будет отлично. Я так слышал.

– Чудесно. Ровно этого мне еще не хватало.

– Эй, Хэл?

– И, конечно, тебе обидно, Бу, что я все это пытался скрыть от тебя.

– Мне на ноль процентов обидно, Хэл.

– И конечно, ты удивляешься, почему я просто тебе не сказал, ведь ты все равно, конечно, знал, что-то да знал, по моментам, когда я висел в качалке вверх ногами с таким лбом, к которому Лайл и близко подходить не хотел. Ты сидел и позволял мне напропалую врать, что я просто оченьочень устал и измучился от кошмаров.

– Мне кажется, ты всегда говоришь мне правду. Тогда, когда надо.

– Чудесно.

– Мне кажется, ты единственный, который всегда знает, когда надо. Я, как ты, не знаю, почему мне должно быть обидно.

– Хоть раз будь гребаным человеком, Бу. Я живу с тобой, и вру тебе в лицо, и заставляю переживать и вдобавок обижаю тем, что пытаюсь врать.

– Но мне не обидно. Я не хочу, чтобы тебе было грустно.

– Да это нормально, Бу, злиться, когда тебя обижают. Сенсация, в твои почти девятнадцать лет, пацан. Это называется быть человеком. Если на кого-то злишься, это не значит, что он от тебя уйдет. Необязательно включать Маман и изображать тут тотальные доверие и всепрощение. Одного лжеца достаточно.

– Тебе страшно, что ты завалишь мочу даже через календарный месяц.

– Господи, я как будто не с человеком разговариваю, а с плакатом какого-то чувака с улыбкой. Ты вообще меня слышишь?

– И тебе нельзя пользоваться пузырьком Визина с мочой, потому что прямо на твой пенис будут смотреть, и на пенисы Пемулиса и Тревора.

– Солнышко за окном уже думает вставать. Это видно.

– Я всего где-то сорок часов без Боба Хоупа, а у меня уже внутри все узлом завязалось и я спать не могу из-за кошмаров. Такое ощущение, будто я застрял в дымоходе.

– Ты победишь Орто, и зубы у тебя больше не болеют.

– Пемулис и Аксанутый говорят, что месяц – это тютелька в тютельку. Единственное, что заботит Пемулиса, – можно ли засечь его ДМЗ для «Вотабургера». Он ходит в библиотеку и лопатит. Он предельно бдителен и функционален ³²¹. А у меня, кажется, все наоборот, Бу. У меня словно дыра внутри. И она будет совсем огромной, через месяц. Гораздо больше размера среднестатистического Хэла.

– И как думаешь, что тебе надо делать?

– И с каждым днем дыра будет расти, пока не развалюсь на части. Я развалюсь на ходу. Развалюсь в Легком, или в Тусоне на