– То есть ты здесь вроде как пытаешься продавить свое дело насчет сердца Jaarvik IX у медиков из Гарварда или типа того?
– Это ради нее я предал друзей и ячейку, дело моей нации, особо сейчас, когда победа и независимость от соседей так возможны.
– Ты шпионишь и предаешь Швейцарию, чтобы сохранить жизнь женщине со спинно-мозговой жидкостью, крюком и без черепа в необратимой коме? А я еще думала, что это у меня проблемы. Благодаря тебе я по-новому взглянула на саму идею «проблем», мистер.
– Я не говорю для того, чтобы тебе было плохо, бедная Катерина. Я говорю о боли и спасении жизни, и любви.
– Знаешь ли, Рэй, я, может, и мало что не понимаю, но какая ж тут любовь – это заниженная самооценка, самобичевание и Согласие На Меньшее, променять товарищей на кому. Если, конечно, ты не пудришь мне мозги, чтоб затащить в постель или еще из-за каких проблемных извращений.
– Это.
– И кстати, подсказка на будущее: сказать, что я напоминаю ее, – не лучший способ меня покорить, если ты меня понимаешь.
– Это то, что трудно объяснить. Просить человека увидеть картину. Это не выбор. Это не выбор Гертруды взамен AFR, моих сотоварищей. Взамен дела. Выбор любить Гертруду как жену был базов для остального, для других выборов. Без выбора ее жизни других выборов просто нет. Я старался уйти во время завязки. Ушел лишь на немного ротаций fauteuil.
– Скорее похоже, что тебе пушку к виску приставили, а вовсе не на выбор. Если не можешь выбрать что-то другое – какой же это выбор?
– Нет, но этот выбор, Катерина: я сделал его. Он сковал меня, но это оковы моего выбора. Иные оковы – нет. Иные оковы были оковами невыбора.
– У тебя есть брат-близнец, который только что вошел и сел слева от тебя, но при этом еще где-то на одну треть с тобой сливается?
– Ты лишь хмельна. Такое случается скоро, если ты непривычен с алкоголем. Это часто в сопровождении тошноты. Не тревожься, если двоится в глазах, теряется равновесие и начинается тошнота живота.
– Вот цена за, типа, совершенно нормальный человеческий пищеварительный тракт. Раньше я без всякого алкоголя блевала каждое утро. И в снег и в зной.
– Ты думаешь, нет любви без удовольствия, не-выбора, вызывающего страсть.
– Слушай, спасибо за выпивку и все такое, но мне вряд ли нужна лекция о любви от человека, который женился на человеке, у которого мозгоспиновая жидкость изо рта льется, без обид.
– Как скажешь. Мое мнение лишь таково, что любовь, о которой говоришь ты как человек этой страны, не несет удовольствий, коих ты ищешь в любви. Ваша идея, что все удовольствие и хорошее самоощущение – в могуществе, что выбирать. Чему отдаться без остатка. И любой выбор ведет вас к единому – удовольствию не выбирать.
– Не смей осуждать меня за то, что мне хорошо, уж особенно ты, Рэй, мудила, козел, жопа швейцарская.
– Лучше блевануть сейчас или попробовать дождаться, пока блеванешь ты, мистер Эксперт-по-алкоголю?
– Я думаю: что, если бы я заявил, что мы можем уйти, и я бы провел тебя лишь через три улицы отсюда и показал бы кое-что с заверением: ты получишь столько радости и хорошего самоощущения, сколько никогда не имела: ты никогда больше не почувствуешь тоску, жалость или боль от оков и клетки не-выбора. Я думаю об этом предложении: что ответила ты бы мне?
– Йа пы сделала тля тепя отвиет, что не столь такова. И уже не раз это слышала, мудила, причем от, от мужиков, у которых было побольше всего южнее талии, если врубаешься.
– Я не в понимании.
– Я бы ответила, что я бревно в постели. Как секс-партнер. У меня секс был только два раза, и оба раза ужасный, и Брэд Андерсон, когда я позвонила и спросила, почему ты не перезвонил, знаешь, что ответил Брэд Андерсон? Он ответил, что я доска в постели, и что у меня великовата дырка для девушки с такой плоской жопой, вот что сказал Брэд Андерсон.
– Нет. Нет. Ты не в понимании.
– Это я тебе говорю.
– Ты бы сказала «Нет, спасибо», говоришь ты, но это лишь потому, что не веришь моему заверению.
– Если бы мое заверение, оно было бы истинное, ты бы сказала «да», Катерина, нет?
– Да?
– Теперь ты больше не на боку, Хэл, я вижу. Когда ты на спине, у тебя нет тени.
– Эй, Хэл?
– Да, Марио.
– Мне жалко, если тебе грустно, Хэл. Кажется, тебе грустно.
– Я втайне курю высококачественный Боб Хоуп в насосной у технического туннеля. Я скрываю это почти ото всех Визином, мятной зубной пастой и душем с мылом «Айриш спринг». Только Пемулис знает, как далеко это зашло.
– Не меня хотят выгнать Ч. Т. и Маман. Не меня они подозревают. Пемулис прилюдно отравил оппонента в Порт-Вашингтоне. Не заметить было невозможно. Пацан был убежденным мормоном. Отравление было невозможно не заметить. Продажи визиновых пузырьков предподростковой мочи во время ежеквартальных проверок, оказывается, тоже раскрыли и считают делом рук Пемулиса.
– Продажи визиновых пузырьков?
– Очевидно, что меня не исключат, Маман служит мне иммунитетом. Но меня и подозревают не более чем в опрометчивом моральном параличе на День Взаимозависимости. Наша с Аксанутым моча была нужна лишь как контрольная проба для мочи Пемулиса. Пемулис – вот кто им нужен. Я почти уверен, что до конца семестра ему дадут Пинка. Не знаю только, в курсе ли сам Пемулис.
– Эй, Хэл?
– Обычно они ищут стероиды, эндокринную синтетику, легкие дрины, во время тестов. Но парень из ОНАНТА дал понять, что нас ждет комплексное сканирование. Газовая хроматография, затем электронная бомбардировка, с анализом полученных
