– А чтоб меня три раза перекосоебило. Ты выкарабкался из клинической депрессии с помощью гребаного геройства.

– Мы катились и кувырнулись по насыпи на противной стороне автомагистрали, благодаря чему кресло опрокинулось и ушибло одну из принадлежащих мне культей, и сбило прочь тяжелую металлическую шляпу женщины.

– Мать твою, Рами, ты спас человеческую жизнь. Да я б левое яйцо отдала за шанс так выкарабкаться из-под тени крыла, Рами.

– Ты не видишь картину. Это замершая в кошмаре женщина, она спасла мою жизнь. Ибо это спасло мою жизнь. Этот момент разорвал мои оковы учахания, Катерина. Мимолетно и без единой мысли я был допущен выбрать нечто более важное, чем раздумия про мою жизнь. Ею, она допустила этому случиться без раздумий. Она одним ударом разбила оковы клетки боли о моих половине тела и нации. Когда я заполз назад в fauteuil и выпрямил опрокинутое fauteuil ровно, и снова утвердился в нем, я осознал, что боль внутри меня более не болит. Так я стал взрослый. Мне было дозволено оставить боль от собственной утраты и боли на вершине Мон-Папино Швейцарии.

– Потому что ты вдруг увидел девушку без металлической шляпы, и на тебя нахлынула страсть, и ты так влюбился, что вы тут же женились и покатились вместе в з…

– Она не имела черепа, та женщина. Позже я узнаю, что она из числа первых швейцарских детей юго-западной Швейцарии, которым выпало родиться без черепа, из-за отходчивых токсинов от вторжения врага на бумаге. Без содержания в металлической шляпе ее голова свисала с плеч, как недонадутый воздушный шар или пустой мешок, очи и ротовая полость сильно растянулись на лице, а из ротовой полости испускались звуки, которые было тяжко слушать.

– И все же, вопреки всему, ты влюбился без ума. Из-за ее благодарности, и кротости, и покорности, и такой скромной гордости, как у многих кале. людей с врожденными дефектами.

– Это было не без ума. Я уже выбрал. Разжать тормоза моей fauteuil и schussch'нуть на автомагистраль – то была любовь. Я выбрал любить ее прежде утраченных ног и этой половины себя.

– И она посмотрела на то, что у тебя нет ног, но даже не увидела их и тут же выбрала тебя в ответ – результат: страстная любовь.

– Для этой женщины на насыпи не наличествовала возможность выбора. Без содержательного шлема все энергии в ней были привержены формированию ротовой полости в форму, которая позволяла дыхание, а это была задача великого труда, ибо в ее голове также не имелось ни мускулов либо нервов. Специальная шляпа оказалась вмятой на одном боку, а я сам был не в силах придать голове жены форму, согласно которой внедрил бы мешок головы в шляпу, и потому избрал нести ее поверх плеч на высокой скорости качения к ближайшему швейцарскому hopital со специализацией в деформациях тяжкой степени. Там я и узнал об иных проблемах.

– Мне бы не помешала еще парочка «Калуа» с молоком.

– Она также обладала наличием проблем с путеводным пищеварением. Также припадки. Также прогрессирующие упадки циркуляции и кровоношения, что именуются рестенозом. Также больше общепринятого количества очей и полостей на различных уровнях развития на различных частях тела. Также приступы фуги, и ярости, и частой комы. Она вышла за пределы общественного института швейцарской безвозмездной медицины. Худшими для выбора любви были церебро-испинномозговые жидкости, всегда текшие из искаженной ротовой полости.

– И но ваша страстная любовь друг к другу осушила ее церебральномозговые слюни, и вылечила припадки, и еще нашлись всякие шлемы, в которых она была такой красоткой, что просто сводила тебя с ума от любви? Так ведь?

– Garqon!

– Там будет про безумную любовь или нет?

– Катерина, некогда я тоже верил, что нет любви без страсти. Удовольствия. Это входило в общую боль лишения ног – страх, что мне не уделено страсти. Страх боли во многие порядки хуже боли боли, n'est ce?..

– Рами, что-то мне перестала нравиться эта история про то, как тебе стало лучше.

– Я пытался покинуть сию мягкоголовую женщину с церебро-спинным недержанием, m'epouse au future, в hopital тяжкой степени и укатить прочь в свою новую жизнь принятия и выбора вне клетки. Я бы вкатился внутрь гущи битвы за мою оскверненную нацию, ибо теперь я встретил смысл не в победе, но в самом выборе драться. Но не успел я произвести и пары ротаций fauteuil, как вновь во мне восстало былое отчаяние до выбора сего существа без черепа. В проистечение нескольких ротаций вновь не стало смысла, и ног, и был лишь страх боли, который пресекал выбирать. Боль откатила меня вспять к сей женщине, моей жене.

– И ты говоришь, это любовь? Какая же это любовь. Уж я отличу любовь. Любовь – это не про спинномозговую жидкость или отчаяние, уж поверь мне, старина. Любовь – это когда где-нибудь встречаешься взглядами, и подгибаются колени, и с той же секунды знаешь, что впредь не будешь один и как в аду. А ты даже наполовину не тот человек, каким я начала тебя представлять, Рэй.

– Я обязан был признать: я выбрал. Мой выбор – это была любовь. Я выбрал, кажется, выход из оков клетки. Я нуждался в этой женщине. Без нее, которую я выбрал прежде себя, были лишь боль и не-выбор, хмельные катания и фантазии о смерти.

– И это любовь? Ты же как будто к ней прикован. Ты как будто не можешь жить своей жизнью, чтобы тут же не вернулась боль клинической депрессии. Как будто клиническая депрессия – дробовик, которым тебя подталкивали к алтарю. У вас вообще был алтарь? Она вообще могла пройти до алтаря?

– Свадебный шлем моей жены изготовлен из лучшего никеля и плавился друзьями в шахтах юго-западной Швейцарии. Мы оба двое, каждого из нас катили к алтарю в особых транспортировках. Ее – со специальными утками и шлангами, для жидкостей. Для меня это был счастливейший день, с поры поезда. Священнослужитель спросил, выбрал ли я эту женщину. Царствовало длинное время тишины. В это мгновение, когда моя рука нежно держала крюк жены, все мое существо сошлось в одну точку наконечника клинка, Катерина.

– Крюк? У нее еще и крюк вместо руки?

– С самой бракованной ночи я