– Об этом реабилитационном доме отзывались свысока.
– Врубаешься? Посчитай. Совпадение? Здесь всего 26 человек, считая безногого на лестнице. Совпадение? Случайность? Здесь щас все машины, которые играли аще всех, кого ты встречал. Слышишь, не? Нас дурят. Водят роботов в заднюю комнату и – эцсамое…
Видимая дверь запертого Кабинета открылась, и возник наркозависимый пациент с человеком во власти с планшетом в руках. Наркозависимый пациент хромала и кренилась далеко в сторону, хотя и была привлекательной стереотипом блондинок американовой культуры образа.
– меняют. Тонкие органические слои. Все люди, кого ты знаешь. Так называемые. Одни и те же роботы.
– Иностранец с ограниченными возможностями и непроизносимым именем! – огласила власть с планшетом.
– Меня призывают, – сказал Марат, наклоняясь освободить запоры на колесах своей fauteuil.
– почему я в этой прое. кции, чтоб тебе объяснить. Чтоб ты знал, – Марат манипулировал fauteuil направо верным левым колесом.
– Прошу простить меня, чтобы отправиться просить о лечении.
– В упор прям.
– Спокойной ночи, – через левое плечо. Inutile женщина, когда он миновал ее, словно бы слегка вздрогнула в своей тяжелой fauteuil.
– Тебе тока кажется, что ты куда-то едешь! – окликнул наркоман, еще на одном колене корточек.
Марат подкатился к человеку во власти как можно медленнее, глубоко осев в пиджаке и жалко виляя. Что значительно, крупная женщина при планшете не выказала удивления при виде вуали УРОТ. Марат протянул крупную руку в приветствии, которую понудил дрожать.
– Доброго вечера.
Безумно пахнущий мужчина на ковре воззвал вслед:
– Обязательно погладь собак!
Раньше Джоэль накуривалась в лохмотья, а потом убиралась. Теперь она стала замечать, что ей просто нравится убираться. Она протерла ее с Нелл Гюнтер фибролитовый комод. Протерла овальную крышку рамы зеркала на вешалке и само зеркало так чисто, как только могла. Мыла она салфетками «Клинекс» и застоявшейся водой из стакана у кровати Кейт Гомперт. Ее почему-то совершенно не тянуло надевать носки и сабо и спускаться на кухню за настоящими чистящими средствами. До нее доносился гул жильцов только что с вечерних собраний, посетителей и претендентов. Она чувствовала их голоса в полу. Когда ее вырвал из сна стоматологический кошмар, ее рот раскрылся в крике, но кричала Нелл Г. внизу в гостиной, которая всегда смеялась так, будто ее потрошат. Нелл предвосхитила крик Джоэль. Затем Джоэль принялась за уборку. Уборка – наверное, вид медитации для наркоманов с малым сроком реабилитации, которым все еще не сидится на месте. Расцарапанный пол пятиместной женской спальни был такой грязный, что она намела целую кучу пыли одним только ненаклеенным стикером на бампер, который когда-то выиграла в БМ. Потом сумела собрать большую часть кучи влажным «Клинексом». Она включила только прикроватную лампу Кейт Г., и не поставила ни одной кассеты YYY, из уважения к Шарлотте Трит, которой было нехорошо, из-за чего она даже пропустила с разрешения Пэт собрание «Посиделок субботним вечером» и теперь спала, в маске для сна, но без поролоновых берушей. Эластичные поролоновые беруши выдавали каждому новенькому жильцу Эннета по причинам, которые, по словам сотрудников, прояснятся реально быстро, но Джоэль их ненавидела – они отключали внешний звук, зато пульс головы оглушал, и дыхание становилось таким, будто ты в скафандре, – и Шарлотта Трит, Кейт Гомперт, Эйприл Кортелю и бывшая жилица Эми Джонсон были с этим солидарны. Эйприл говорила, от поролоновых берушей у нее мозг чешется.
Все началось с Орина Инканденцы, уборка. В квартире в Бэк-Бэй, когда отношения становились натянутыми, или когда при мысли о серьезности и возможной недолговечности романа ее охватывала тревога, накурка и уборка стали важным упражнением, как творческая визуализация, своеобразный предпросмотр дисциплины и порядка, которые помогут ей выжить одной, если до этого дойдет. Она накуривалась и визуализировала себя в одиночестве, в ослепительно чистом пространстве – каждая поверхность блестит, каждый предмет на своем месте. Она видела, как может, скажем, взять оброненный попкорн с коврика и с полной уверенностью его съесть. Когда она убиралась в квартире, ее окружала аура стальной независимости, даже несмотря на тихие всхлипы и нервные стоны, которые не мог удержать корчащийся рот, когда она убиралась под кайфом. Квартиру практически безвозмездно предоставил Джим, который так мало разговаривал с Джоэль на первых их встречах, что Орину приходилось ее успокаивать, что это вовсе не неодобрение – у Самого в мозгу недоставало важной детали, которая позволяет замечать других людей, чтобы их, собственно, не одобрять, говорил Орин, – или неприязнь. Таков уж Чокнутый Аист. Орин звал
Джима либо «Сам», либо «Чокнутый Аист» – семейные прозвища, от которых у Джоэль уже тогда бегали мурашки.
Именно Орин познакомил ее с фильмами отца. Его Творчество тогда было настолько малоизвестным, что даже не все местные исследователи серьезного кино знали его имя. Джим потому и создавал дистрибьюторские компании, чтобы, собственно, обеспечивать дистрибьюцию. Одиозным он стал только после того, как Джоэль с ним познакомилась. И к тому времени она стала с Джимом ближе, чем Орин за всю свою жизнь, отчего отчасти и возникала часть натянутых моментов, из-за которых в кирпичном многоквартирнике было так ужасно чисто.
У нее четыре года не проскакивало практически ни единой сознательной мысли о ком-нибудь из Инканденц до встречи с Доном Гейтли, из-за которого они почему-то всплывали в памяти постоянно. Это была вторая самая несчастная семья из всех, что Джоэль когда-либо видела. Орину казалось, что Джим его не любил как раз до такой степени, что даже замечал. Орин много рассказывал о семье, обычно по ночам. Как никакой пантерский успех не смоет психическое пятно простейшей отцовской нелюбви, когда тебя не видят и не признают. Орин даже не представлял, какими банальными и среднестатистическими были его проблемы-сродителем-того-же-пола; ему-то казалось, что это нечто чудовищно исключительное. А Джоэль знала, что ее собственная мать ее не очень любит с того первого раза, когда ее личный папочка заявил маме, что лучше они с Пусей пойдут в киношку без нее. Многое из того, что Орин рассказывал
