К концу второго бессиропного дня (дня припадка) у Бедного Тони Краузе начался синдром Отмены еще и алкоголя, кодеина и деметилированного морфина – компонентов сиропа от кашля, – вдобавок к изначальному героину, что послужило началом таких ощущений (особенно от Отмены алкоголя), к которым его не подготовил даже недавний опыт; и когда появились реальные высокобюджетные глюки белой горячки, когда первый глянцевый и лохматый муравей-солдат пополз по его руке и по-призрачному наотрез отказывался смахнуться или раздавиться, Бедный Тони смыл остатки гигиенической гордости в фарфоровую пасть унитаза, натянул назад слаксы – унизительно мятые после того, как 10+ дней комкались у лодыжек, – сделал то немногое, что мог, в косметическом плане, надел безвкусную кепку и перемотанный скотчем шарф из полотенец и в отчаянии бросился на кембриджскую площадь Инмана к зловещим и двуличным братьям Антитуа – их штабу под прикрытием «Развлечений 'N пустяков из стекла», порог которого он поклялся не переступать вовеки веков, и но теперь решил, что это его последний шанс, – Антитуа, канадцам квебекского происхождения, зловещим и двуличным, но на деле незадачливым политическим инсургентам, услугами которых он дважды пользовался через Сеструху Лолу и теперь единственным людям, за кем остался хоть какой-то должок, с того самого случая с сердцем.
В куртке и кепке тракториста поверх шарфа на подземной платформе серой ветки станции «Уотертаун Центр», когда в мешковатые слаксы хлынула первая горячая струя, потекла по ноге и на шпильку – у него остались только красные высокие туфли с перекрещивающимися тесемками, почти полностью скрытые длинными слаксами, – Бедный Тони закрыл глаза, чтобы не видеть муравьев, кишмя кишащих на хилых руках, и издал беззвучный внутренний крик от ошеломляющего и рвущего душу горя. Его любимый боа почти целиком уместился в нагрудный карман, где и оставался, чтобы не привлекать внимания. В многолюдном вагоне Тони обнаружил, что за три недели из колоритного и привлекательного – хотя и на любителя – человека превратился в омерзительного городского бомжа, которого уважаемые люди в метро обходят или от которого медленно отодвигаются, словно даже не замечая. Его шарф из полотенец частично расклеился. От него пахло билирубином и желтым потом, а от подводки для глаз недельной давности толку мало, если неделю не бриться. Также имели место инциденты с мочой, в слаксах, для полного счастья. Просто никогда в жизни он не чувствовал себя таким противным или больным. Беззвучно рыдал от стыда и боли из-за каждой режущей кромки ярко освещенной секунды на людях, а муравьи-легионеры, бурлящие на коленях, раззявили острозубые насекомьи пасти, чтобы ловить слезы. Он чувствовал свой беспорядочный пульс в ячмене. По серой ветке, как и по зеленой и оранжевой, ходил грохочущий левиафанский поезд, и он сидел один в конце вагона, чувствуя, как царапает каждая секунда.
Когда все началось, эпилептический припадок показался не столько отдельным выдающимся кризисом, сколько очередным экспонатом в кунсткоридоре абстяги. На самом деле припадок – этакую синаптическую пальбу в иссушенных височных долях Бедного Тони – целиком вызвала Отмена не Героина, а старого доброго самого обычного спирта, который был главным ингредиентом и достоинством сиропа от кашля «Кодинекс Плюс». Тони употреблял до шестнадцати флаконов 40-процентного «Кодинекса» в день восемь дней подряд, и потому, когда взял и разом прекратил, буквально напросился на серьезную нейрохимическую взбучку. Первым знаком, не предвещавшим ничего хорошего, стал душ искр-фосфенов с потолка трясущегося вагона, плюс ярко-фиолетовая аура вокруг голов граждан, медленно отходивших как можно дальше от разнообразных лужиц, в которых он сидел. Их чистые розовые лица казались перекошенными, и каждое объяло фиолетовое пламя. Бедный Тони не подозревал, что его беззвучные всхлипы уже не беззвучные – вот почему все вокруг вдруг резко озаботились тем, что у них под ногами. Он только понял, что внезапный и неуместный запах карандашного дезодоранта «Олд Спайс», «Классический оригинальный запах», – незваный и необъяснимый, любимый бренд его покойного папки-акушера, запах которого он давно не чувствовал, – и писклявое перепуганное чириканье, с которым муравьи Отмены глянцево замельтешили и исчезли у него во рту и носу (естественно, каждый забрал на прощанье еще по щепотке Тони), предвещали какой-то новый и невиданный экспонат на горизонте коридора. В подростковом возрасте у него возникла сильнейшая аллергия на запах «Олд Спайса». Когда он опять обмочил штаны, пластиковое сиденье и пол, «Классический запах» былых времен усилился. Затем вдруг тело Бедного Тони стало распухать. Он смотрел, как его конечности становились легкими белыми дирижаблями, отказались ему подчиняться, отшвартовались и лениво поплыли носами вверх к снопам сварочных искр, лившихся с потолка. Он вдруг перестал что-то чувствовать – или, вернее, почувствовал Ничего, предштормовой покой нулевых ощущений, будто он сам стал занимаемым им пространством.
А потом случился припадок 103. Пол в вагоне метро стал потолком вагона метро, а Тони оказался на выгнутой спине в водопаде света, давясь от вони «Олд Спайса» и бессильно наблюдая, как раздутые конечности носятся по пространству вокруг, как проколотые шарики. Грохочущее цукунг-цукунг-цукунг доносилось от каблуков его туфель, стучащих по перепачканному полу. Он слышал рык рвущегося поезда – поезда чудовищного, из другого измерения, – и чувствовал, как с ревом рванулась кровь в сосудах, и, пока не вдарила боль, казалось, в голове сейчас наступит оргазм. Голова надувалась
