– Нет, ничего подобного не было. – И мозоли на моей правой руке тому доказательство.

– Откуда ты знаешь? – Она мило хмурится.

– Когда мы достигали половой зрелости, дядя Стив возил каждого из нас в бордель в Рино, чтобы мы лишились девственности с профессионалкой, – беспристрастно объясняю я.

– Ого!

– Да, ого. – Не знаю, зачем я ей это рассказываю. Может, потому, что это не самый отвратительный эпизод из моего прошлого, и я пытаюсь дозировать информацию, чтобы она с криками не убежала отсюда. – Ты и правда ни хрена не помнишь, да?

Где-то очень глубоко я сомневался в ее амнезии, но Хартли действительно потеряла память, и это причиняет ей боль. Мне хочется посадить ее к себе на колени и сказать, что все будет хорошо. Я все сделаю, чтобы защитить ее. Поэтому мне больше нельзя пить. Я отставляю полупустой стакан с водкой в сторону. Я должен быть здесь, с ней, морально и физически.

– Твой док сказал не забивать тебе голову всякими глупостями, но я готов рассказать тебе все, что ты хочешь знать и что готова услышать. Налить еще? – Я киваю на водку в ее руке. Мне лучше больше не пить, но ей не помешает.

– Нет. Лучше сделать это на трезвую голову. Выкладывай.

– Что ты хочешь узнать?

– Все. Я ничегошеньки не помню из своего прошлого. Мои телефон и сумка пропали, как и аккаунты в соцсетях, если они вообще у меня были. Все вещи в моей комнате такие новые, что на занавесках даже сохранились складки от фабричной упаковки. Но вот что странно, Истон. Я знаю магазины, знаю, в каком направлении идти, помню кое-какие события из тех времен, когда была намного младше. Например, когда ко мне в палату пришла Фелисити, я подумала, что она Кайлин О’Грэйди. Мы познакомились в детском саду. Я помню, что у меня был учитель музыки по имени Деннис Хейз. Фелисити рассказала мне, что Кайлин уехала из города три года назад, а мистер Хейз сбежал год спустя, потому что выяснилось, что он педофил.

Я застываю.

– То есть ты думаешь, что была одной из жертв этого мистера Хейза?

– Нет. – Хартли взмахивает рукой. – Я была в библиотеке и поискала информацию об этом в интернете. У него был роман с семнадцатилетней ученицей, вот и все. Хотя так нельзя, конечно.

Я расслабляюсь. Теперь можно разбираться с остальным.

– Ты помнишь свою семью?

Хартли проводит пальцем по шраму на запястье.

– Кое-что. Я помню свадьбу Паркер, всякие мелочи про Дилан – как заплетала ей косички или играла с ней в «Лего». Иногда я ей читала… – Она умолкает, продолжая водить пальцем по шраму. – Время от времени мы ссорились. Не помню, из-за чего именно, но помню, как кричали друг на друга.

Харт как-то говорила мне, что у ее сестры бывают резкие перемены настроения, как и у меня. Мне диагностировали синдром дефицита внимания и гиперактивности, и какое-то время мама заставляла меня принимать лекарства, но потом голоса в ее собственной голове стали занимать ее все больше. Я начал пить и принимать другие таблетки, чтобы компенсировать эту потерю. Наверное, я до сих пор так делаю.

– Но не помнишь ничего за последние три года, – замечаю я.

– Вообще ничего за последние три года. Я даже не помню, как получила этот шрам. – Она поднимает вверх запястье.

– Зато я помню. – Мой взгляд останавливается на водке. Я бы многое отдал, чтобы сейчас разом влить в себя полбутылки и отключиться. Тогда мне не придется рассказывать Хартли, что запястье ей повредил ее собственный отец. Но так ведут себя только трусы, а я, какие бы ни совершал ошибки, никогда не считал себя трусом.

– Я видела твою фотографию в «Инстаграме», – говорит Хартли.

Я не ожидал, что она сменит тему, но не теряюсь.

– Собирала обо мне информацию, да?

Харт даже не собирается ничего отрицать.

– Да, о тебе, о себе, Фелисити, своей кузине Дженнет. Я отправила ей сообщение, и она ответила, но я передумала читать ее ответ.

– Почему?

– Потому что, столкнувшись с тобой сегодня, я посчитала, что не хочу ничего вспоминать. Мой мозг решил, что лучше забыть о каких-то конкретных вещах, и я подумала, пусть так оно и будет.

– Подумала?

– Да, подумала. Но забыть о прошлом можно будет лишь тогда, когда амнезия случится у всех. Ты что-то помнишь. Моя сестра что-то помнит. Мои родители что-то помнят. И твои воспоминания влияют на твое ко мне отношение. Даже Фелисити и Кайлом движет то, что я когда-то им сделала.

Это ужасно.

– Да и нет. Не понимаю, зачем это Кайлу. Но готов поспорить, что он что-то получит от Фелисити. Вы с Кайлом даже не были знакомы. Не посещали общие занятия и никогда не пересекались в компаниях. Ты была слишком занята. Если не сидела на уроках, то вкалывала. Черт, да ты даже иногда сбегала из школы, чтобы поработать!

– Правда?

– Правда. – Внутри у меня все переворачивается. Ложь, которую я когда-то говорил, грехи, которые я пытался спрятать – надо рассказать обо всем этом прямо сейчас. Я подзываю ее пальцем. – Иди сюда.

– Зачем? – спрашивает Хартли, но придвигается ближе, и наши ноги касаются друг друга.

– Мне нужно будет держать тебя за руку, чтобы пройти через это. – Я совсем не шучу, но улыбаюсь, как могу, чтобы не напугать ее.

Я вытягиваю руки ладонями вверх и жду. Она смотрит на них, потом поднимает глаза на мое лицо, гадая, что такого я хочу ей рассказать. Когда ладони Хартли ложатся на мои, я чувствую, как они дрожат, и крепко сжимаю ее пальцы, желая прижать к себе ее всю.

– Я не очень хороший человек, – начинаю я, стараясь смотреть прямо на нее и не отвести взгляда, как какой-то малодушный слизняк. Это тяжело, особенно потому, что сейчас в ее прекрасных глазах замечаю нежность и тепло, которые в любую минуту могут смениться отвращением.

– Я не очень хороший человек, – повторяю я. Ладони начинают потеть. Я уже жалею, что решил держать ее за руки. Почему я так волнуюсь? Почему мне так важно, что она подумает обо мне? Я отпускаю ее, но Хартли ловит мои руки и тянет обратно.

– Нет.

– Почему нет? – охрипшим голосом спрашиваю я.

– Потому что мне нужно будет держать тебя за руку, чтобы пройти через это. – Уголки ее губ приподнимаются. Она придвигается еще ближе, ногами прижимаясь к моим ногам, наши сцепленные руки лежат у нее на коленях. – Я не хочу знать о прошлом, если оно причиняет тебе боль. Не рассказывай, если для тебя это слишком тяжело. По-моему, мы оба пережили столько боли, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

Было бы хорошо умолчать, но мы никуда не продвинемся, если я не буду полностью честен с ней,