– Не могу. – Она мотает головой, смахивает слезинку со щеки. – Вы меня убили. Я помню. Застрелили. Я так обрадовалась, когда вас увидела, Айден. Думала, что наконец-то мы отсюда выберемся. Вы и я, вместе.

– Так и будет.

– Но вы меня убили!

– И не в первый раз, – вздыхаю я. – Мы причинили друг другу много зла, и нам это дорого обошлось. Клянусь, я вас больше никогда не предам. Доверьтесь мне, Анна! Вы мне уже доверялись, только вы этого не помните.

Я примирительно поднимаю руки, медленно подхожу к лестнице. Сгребаю остатки разбитых стаканов и россыпь конфетти, сажусь на красный ковер. На меня тяжелым грузом наваливаются все те, в кого я воплощался, их воспоминания теснятся в моем уме, мне с трудом удается их обуздать. Ясно, как в то самое утро, когда это случилось…

«Сейчас то самое утро, когда это случилось».

…Вспоминаю разговор испуганного Белла с не менее испуганным дворецким у парадного входа. Ноют пальцы, сжимающие набалдашник трости, когда Рейвенкорт, тяжело переваливаясь, бредет в библиотеку незадолго до того, как Джим Раштон выносит из особняка мешок похищенных наркотиков. Слышу легкие шаги Дональда Дэвиса, который выбегает из дома после первой встречи с Чумным Лекарем, смех приятелей молчаливого Эдварда Дэнса.

Столько воспоминаний, столько тайн, столько гнетущих забот. Невыносимая тяжесть каждой жизни. Как люди справляются?

– Что с вами? – спрашивает Анна, подходя поближе. – Вам дурно?

– У меня в голове восемь человек… – Я постукиваю себя по виску.

– Восемь?

– И восемь версий сегодняшнего дня, – добавляю я. – Всякий раз, просыпаясь, я воплощаюсь в одного из гостей. Вот это – мое последнее воплощение. Если сегодня я не найду убийцу, то завтра все начнется сначала.

– Не может быть… Правила не позволяют. Убийство нужно раскрыть за один день. И в одном обличье. А вы… Нет, здесь что-то не так.

– Правила меня не касаются.

– Почему?

– Потому что я здесь по своей воле. – Я тру усталые глаза. – Я пришел ради вас.

– Вы пытаетесь меня спасти? – изумленно спрашивает она, опустив руку с зажатым в ней осколком.

– Да.

– Но вы меня убили!

– У меня не очень хорошо получается.

Что-то в моем тоне или в моей позе убеждает Анну. Она роняет осколок на пол, садится рядом со мной. Я чувствую ее тепло, ее прикосновение. Единственное осязаемое присутствие в этом мире эха и отражений.

– А вы все еще пытаетесь? – Она глядит на меня огромными карими глазами, бледное лицо опухло от слез. – В смысле, меня спасти?

– Я хочу спасти нас обоих, но не могу сделать этого без вашей помощи. Поверьте мне, Анна. Я не желаю вам зла.

– Я… – Она осекается, качает головой. – Как я могу вам поверить?

Я пожимаю плечами:

– А вы попробуйте. У нас очень мало времени.

Она кивает, задумывается:

– А если я вам поверю, то что должна для вас сделать?

– Много мелких одолжений и два больших.

– Каких больших?

– Вы должны спасти мне жизнь. Дважды. Это нам поможет.

Достаю из кармана альбом; в потрепанный переплет вложены смятые листы, перевязаны обрывком бечевки. Я нашел альбом в кармане куртки Голда, выбросил оттуда хаотичные эскизы и записал все, что помню из распорядка дня моих воплощений, дополнив записи пометками и объяснениями.

– Что это? – спрашивает Анна.

– Книга моей жизни. Наше единственное преимущество.

– Вы не видели Голда? Ему уже пора появиться.

Я сижу в пустой спальне Сатклиффа, чуть приоткрыв дверь. В комнате напротив Даниель беседует с Беллом, по коридору расхаживает Анна.

Мне не хочется, чтобы она нервничала попусту, но в спальню Сатклиффа я спрятался, прихватив из гостиной бутылку виски, после того как разбросал по всему дому записки, в том числе письмо с упоминанием о настоящих родителях Каннингема, оставленное в библиотеке. Вот уже час я пытаюсь напиться, чтобы приглушить муки совести за постыдное деяние, которое мне предстоит совершить. Я уже пьян, но этого недостаточно.

– Зачем мы здесь? – спрашивает Раштон Анну.

– Сегодня утром лакей убьет дворецкого и Голда, если мы не спрячем их где-нибудь, желательно там, где я смогу их защитить. Им еще предстоит сыграть важную роль, если, конечно, нам удастся их спасти.

Я отхлебываю виски, слушаю их разговор.

Голду противно насилие, в нем нет ни капли жестокости, он не в состоянии по своей воле причинить боль другому. У меня нет времени его уговаривать, поэтому я пытаюсь его напоить до беспамятства.

Только у меня не получается.

Голд без стеснения спит с чужими женами, жульничает, играя в карты или кости, и вообще ведет себя так, точно вот-вот наступит конец света, но ни за что не убьет даже мухи. Он слишком любит жизнь и не способен доставлять боль другим, в чем и заключается моя проблема. Боль – единственное, что поможет дворецкому дожить до встречи с Анной в сторожке.

Слышу шаркающие шаги дворецкого в коридоре, выхожу из спальни, преграждаю ему дорогу. Глаза художника находят в жутком обожженном лице ужасающую красоту, выгодно отличающую его среди невыразительных физиономий остальных гостей.

Дворецкий бормочет извинения, отступает, но я хватаю его за руку. Он смотрит на меня, не понимая, в чем дело. Думает, что я взбешен, хотя на самом деле мне мучительно стыдно. Я не хочу калечить дворецкого, но без этого не обойтись.

Он пытается обойти меня. Я встаю у него на пути.

Мне противно и совестно, я рад бы объяснить, зачем я так поступаю, но на это нет времени. И все равно я не в силах поднять кочергу и ударить ни в чем не повинного человека. Вспоминаю тщедушное тело, скрюченное под белой простыней, багровые разводы синяков, прерывистое дыхание.

«Если вы этого не сделаете, Даниель победит».

Ненавистное имя заставляет меня сжать кулаки. Коварство, двуличие, хитроумный обман раздувают костер моего гнева. Я вспоминаю, как тонул в озере вместе с мальчиком; как нож лакея вонзился под ребра Дарби и перерезал горло Дэнсу; как Раштон признал поражение.

С яростным воплем я набрасываюсь на дворецкого, колочу его кочергой по спине, отбрасываю к стене, валю на пол.

– Умоляю… – шепчет он, стараясь отползти в сторону. – Я не…

Он хрипит, зовет на помощь, тянет ко мне руку, и это бесит еще больше. Такую уловку применил Даниель на берегу озера, взывая к моей жалости. Перед глазами возникает лицо Даниеля, ярость вскипает в жилах.

Я пинаю его.

Снова и снова. Теряю рассудок, свирепею, изливаю свой гнев. Из меня выплескивается боль предательства, сожаления, унижения, разочарования, мучения, обиды и горести…

В глазах темно. Дыхание прерывается. Я всхлипываю, но продолжаю осыпать его пинками.

Мне его очень жаль.

Мне себя очень жаль.

Слышу шаги Раштона за спиной. Он бьет меня по голове вазой. Удар эхом отдается в черепе, и я падаю в жесткие объятия пола.

День второй (продолжение)

– Айден!

Далекий голос накатывает, как волна на берег.

– О господи, проснитесь!

Медленно, устало приоткрываю веки.

Передо мной растрескавшаяся стена, голова лежит на белой наволочке, запятнанной алой кровью. Усталость