Потом, замешкавшись на автостоянке с пакетом своих сокровищ в объятиях, я наткнулся глазами на платный телефон, и во мне снова зашевелилось желание позвонить Софии Мори. По какой-то странной причине я откладывал этот звонок, изображая занятость, хотя миз Мори даже не знала о моем приезде. Но я решил не тратить десятицентовик, а просто сел за руль и покатил к ней через весь Лос-Анджелес. После выплаты вдове упитанного майора компенсации за убийство мужа мне заметно полегчало, и, когда я мчался по шоссе, почти свободному в этот предвечерний час, призрак упитанного майора довольно посапывал у меня над ухом. Найдя местечко для парковки на забитой машинами улице неподалеку от дома миз Мори, я вынул из пакета с покупками “Плейбой”, открыл его на центральном развороте с Мисс Март, зазывно раскинувшейся на стоге сена в одних только ковбойских сапожках и шейном платке, и оставил на заднем сиденье на забаву призраку упитанного майора.
Район миз Мори выглядел таким же, каким я его помнил: бежевые коттеджи с блеклыми тупеями лужаек и серые многоквартирные дома с казенным очарованием армейских бараков. В ее окнах, за плотно задернутыми алыми занавесками, горел свет. Первым, что я заметил, когда она отворила дверь, были ее волосы, отпущенные до плеч и уже не завитые, как раньше, а прямые. С такой прической она словно помолодела, и это впечатление усиливала ее простая одежда – черная футболка и синие джинсы. Это ты! – воскликнула она радостно. Когда мы обнялись, все мигом вернулось – ее привычка пользоваться детской присыпкой вместо духов, идеальная температура тела, маленькие бархатистые груди, как правило, заключенные для пущей сохранности в мягкий бюстгальтер, но сегодня свободные от этого плена. Почему ты не позвонил? Входи. Она потянула меня в хорошо знакомую квартирку, скудно обставленную в духе революционного аскетизма: она восхищалась умением таких людей, как Че Гевара и Хо Ши Мин, путешествовать по жизни налегке. Самым крупным предметом мебели в ее владениях был большой складной футон в гостиной, на котором обычно сидела ее черная кошка. Как правило, эта кошка держалась от меня поодаль. Это нельзя было объяснить страхом или уважением, потому что во время наших с миз Мори постельных игр она устраивалась на тумбочке и оценивала мое исполнение презрительным взглядом своих зеленых глаз, иногда поднимая лапу и вылизывая ее между растопыренными когтями. Кошка никуда не делась, но сегодня она лежала на коленях у Сонни, который сидел на футоне, скрестив по-турецки босые ноги. Он улыбнулся чуть сконфуженно, но во всей его повадке, в том, как он согнал кошку с колен и поднялся мне навстречу, сквозило самодовольство собственника. Рад снова тебя видеть, дружище, сказал он, протягивая руку. Мы с Софией частенько о тебе говорим.
Глава 13
А чего я ждал? Я провел в отъезде семь месяцев и за все это время ни разу не позвонил, так что с моей стороны наше общение свелось лишь к нескольким открыткам с парой слов на каждой. Что же касается миз Мори, то она никогда не проявляла особой приверженности ни к моногамии, ни к мужчинам вообще, тем паче к какому бы то ни было конкретному мужчине. О ее взглядах убедительно свидетельствовала самая заметная деталь обстановки в ее гостиной – книжные полки, прогнувшиеся, точно спины кули, под грузом сочинений Симоны де Бовуар, Анаис Нин, Анджелы Дэвис и других идеологинь, муссировавших Женский Вопрос. Этот вопрос задавали и западные мужчины, от Адама до Фрейда, хотя они формулировали его по-своему: чего хочет женщина? Но они по крайней мере не игнорировали эту тему. Я же только теперь осознал, что нам, вьетнамцам-мужчинам, никогда не приходило в голову спросить, чего хочет женщина. К примеру, я ни сном ни духом не ведал, чего хочет миз Мори. Возможно, у меня появилось бы об этом какое-то смутное представление, прочти я хотя бы часть этих книг, но я никогда не забирался дальше кратких аннотаций на суперобложках. Чутье подсказывало мне, что Сонни, в отличие от меня, прочел как минимум некоторые из них целиком, и, сев около него, я ощутил неприятное кожное покалывание. Это была анафилактическая реакция на его присутствие, вспышка враждебности, спровоцированная его дружелюбной улыбкой.
Что у тебя там? – спросил Сонни, кивая на бумажный пакет у меня на коленях. Миз Мори вышла, чтобы принести еще один бокал. Два других уже стояли на журнальном столике; в натюрморт входили также открытая бутылка красного вина, пронзенная штопором окровавленная пробка и фотоальбом. Сигареты, сказал я, вынимая блок. И водка.
Мне ничего не оставалось, кроме как предложить Сонни водки, которую он показал вернувшейся с кухни миз Мори. Не стоило тратиться, весело сказала она, ставя ее рядом с вином. Чудесная прозрачная “Столичная” казалась воплощением стоического русского духа, и с минуту мы созерцали ее молча. В каждой полной бутылке спиртного таится свое послание, и его смысл не откроется вам, пока вы ее не выпьете. Послание, спрятанное в этой бутылке, я собирался прочесть вместе с миз Мори; это было ясно и ей, и Сонни, и мы так и продолжали бы зябнуть в студеных водах неловкости, если бы нас не выручила хозяйка с присущим ей тактом. Это очень предусмотрительно с твоей стороны, сказала она. Особенно с учетом того, что у нас почти кончились сигареты. Я возьму одну, если не возражаешь.
Ну так что, сказал Сонни, как твоя поездка на Филиппины?
Я тоже хочу послушать, сказала миз Мори, наливая вина мне и заново наполняя два других бокала. Всегда мечтала там побывать – с тех пор как наслушалась рассказов дяди. Он там воевал. Я вскрыл блок, угостил ее сигаретой, закурил сам и начал свою хорошо отрепетированную повесть. Кошка зевнула с царственным презрением, залезла обратно на колени к Сонни, развалилась там, насмешливо ухмыльнулась мне, потом заснула от скуки. Сонни с миз Мори слушали меня, курили мои сигареты и задавали вежливые вопросы, но у меня было стойкое впечатление, что их интерес к моему рассказу ненамного выше кошачьего. Обескураженный, я даже не решился поведать им, как едва не погиб, и моя
