Спасибо, пробормотал Юн.
А теперь давай еще разок. Ну, знаешь, на всякий случай.
На самом деле пришлось сделать еще шесть дублей, и только потом Творец заявил, что он удовлетворен. В полдень, после третьего дубля, Творец предложил Юну сделать перерыв на ланч, но тот содрогнулся и прошептал: не надо меня отвязывать. Меня же пытают. Пока вся команда прохлаждалась под мирной сенью столовой, я присел рядом с Юном и предложил прикрыть его зонтиком, но он с черепашьим упорством покачал головой. Нет, черт возьми, я вытерплю это до конца. Подумаешь, всего час на солнце! Парням вроде Биня досталось больше, правда? Гораздо больше, подтвердил я. По крайней мере, мучения Юна должны были кончиться сегодня, тогда как настоящих узников истязали по многу дней, недель, месяцев и даже лет. Согласно данным нашей разведки, так обстояло дело с теми, кого брали в плен мои товарищи-коммунисты, но то же самое происходило и с теми, кого допрашивали мои коллеги из Особого отдела. Что было причиной таких долгих допросов в Особом отделе – исполнительность полицейских, нехватка у них воображения или склонность к садизму? И то, и другое, и третье, отвечал Клод. И все же скудость фантазии и садизм противоречат исполнительности. Он читал лекцию группе сотрудников Особого отдела в Национальном следственно-допросном центре; немигающие глаза окон нашего класса смотрели на сайгонские доки. Все двадцать курсантов этой подпольной специальности, включая вашего покорного слугу, раньше подолгу служили в армии или полиции, но нас все еще подавлял его авторитет, его манера наставлять нас с апломбом профессора Сорбонны, Гарварда или Кембриджа. Грубая сила – это не метод, джентльмены, если ваша задача состоит в том, чтобы добиться информации и сотрудничества. Ответы, которые вы получите с помощью грубой силы, будут плохими, лживыми, обрывочными или – что хуже всего – теми, какие, по мнению арестованного, вы хотите от него услышать. Он скажет вам что угодно, лишь бы прекратить боль. Все это – Клод пренебрежительно махнул рукой в сторону стола с нашими специфическими орудиями труда, большей частью французского производства, среди которых были дубинка, пластмассовая канистра из-под бензина, наполненная мыльной водой, плоскогубцы и электрогенератор с ручным заводом для полевой телефонной связи, – все это ерунда. Допрос не наказание. Допрос – это наука.
Ваш покорный слуга и прочие начинающие прилежно занесли эти откровения в свои тетрадки. Клод был нашим американским инструктором, и мы ждали от него и других американских инструкторов самых передовых знаний по нашей специальности. И он не разочаровал нас. При допросе необходимо в первую очередь думать о духе, а не о теле, сказал он. На теле вы можете не оставить ни единой отметины – ни синяка, ни царапины. Неожиданно, правда? И тем не менее. Мы потратили миллионы, чтобы доказать это лабораторным путем. Есть базовые принципы, но применяются они творчески, с поправками на индивидуальность пленника и особенности фантазии следователя. Дезориентация. Сенсорная депривация. Включение механизмов самобичевания. Эффективность этих методов убедительно продемонстрирована лучшими учеными мира – американскими. Мы показали, что под действием определенных стимулов сознание человека сдается быстрее, чем тело. А это? – снова презрительный жест в сторону того, что теперь казалось нам кучей галльского барахла, орудиями старосветских варваров, а не ученых нового мира, годными разве что для средневековой пытки, но уж никак не для современного допроса. Чтобы довести вашего подопечного до кондиции с помощью всего этого, вам понадобятся целые месяцы! Но наденьте ему на голову мешок, обмотайте руки марлей, заткните уши и посадите в абсолютно темную камеру на неделю, и вместо человеческого существа, способного к сопротивлению, вы получите лужу воды.
Воды, сказал Джеймс Юн. Пожалуйста, можно мне глоток воды?
Я принес ему воды. Несмотря на водяную пытку, его губ достигала только та вода, которой была пропитана тряпка, мокрая, по его словам, ровно настолько, чтобы через нее еле удавалось дышать. Поскольку руки у него были по-прежнему связаны, я стал лить воду тонкой струйкой ему в рот. Спасибо, пробормотал он, как всякий узник, которому по милости его мучителя достается капля воды, или кроха еды, или минутка сна. Впервые я обрадовался голосу Творца, крикнувшего вдалеке: ладно, давайте покончим с этим, чтобы Джимми мог нырнуть в бассейн!
К последнему дублю, два часа спустя, Юн выглядел поистине душераздирающе: все его лицо было в поту, слюнях, блевотине и слезах. Я уже видел это прежде – шпионка, пособница коммунистов. Но то было по-настоящему, настолько по-настоящему, что мне пришлось усилием воли прогнать из памяти ее лицо. Я сосредоточился на вымышленном состоянии предельной деградации, которое Творец желал воплотить в следующей сцене – она тоже требовала нескольких дублей. В этой сцене, последней в фильме для Джеймса Юна, партизаны, разъяренные тем, что им так и не удалось сломить пленника и заставить его признаться в своих преступлениях, собираются вышибить ему мозги лопатой. Однако, утомившись от всего предыдущего, они решают сначала передохнуть и выкурить по сигаретке “Мальборо” из пачки Финча. К несчастью для них, они недооценили силу духа их жертвы – подобно многим своим южным собратьям, будь они борцами за свободу или борцами за свободу, Бинь думал лишь о том, как вырваться из пут тирании, а ко всему прочему относился с глубоким пофигизмом калифорнийского серфера. Когда он остался в одиночестве без полотенца на голове, уже ничто не мешало ему откусить себе язык и захлебнуться в фонтане собственной крови, серийно выпускаемой жидкости по цене в тридцать пять долларов за галлон, два галлона которой уже использовали, чтобы разукрасить Юна и землю около доски. Для мозгов же Гарри был вынужден состряпать самодельное церебральное вещество из овсяной каши и агара в только ему известной пропорции – эту серую, комкастую, студенистую массу он любовно размазал по земле вокруг головы Юна. Оператор приблизился к Юну почти вплотную, чтобы снять выражение его глаз. Оттуда, где я стоял, его видно не было, но я мог предположить, что это некая подобающая святому смесь экстатической боли и болезненного экстаза. Несмотря на все страдания, выпавшие на его долю, он так и не произнес ни слова – по крайней мере разборчивого.
Глава 11
Чем дольше я работал над фильмом, тем отчетливей чувствовал себя не только техническим консультантом, занятым в артпроекте, но и тайным агентом в недрах пропагандистской машины. Творец, конечно, считал свое
