– Я упал только три раза.

Он учится ходить на костылях, для него заказан протез, но воспользоваться им можно будет, только когда заживет рана.

Эверт уверяет, что почти бросил пить:

– Собственно говоря, я теперь выпиваю только за компанию.

Вчера, когда я был у него в больнице, он спросил, нет ли у меня желания съездить на недельку в Брабант. Вместе с ним. Сын пригласил его к себе в Уден на вторую неделю августа.

– По-моему, – добавил Эверт, – для очистки совести. Он чувствует себя виноватым, что много лет почти не вспоминал меня.

Эверт не слишком ладит со своей ужасно чопорной снохой, вот и подумал, что если я в течение недели составлю ему компанию и немного смягчу атмосферу, это будет наилучшим выходом из положения. Мне предоставят отдельную комнату, а собаке – отдельный угол.

– Моя сноха не только чистюля, она и кухарка отличная, а если мы осторожно поднажмем, они еще и свозят нас на денек в Эфтелинг. И мы все вместе покатаемся на “Питоне”, – заключил он свою рекламную акцию.

Я согласился. Неделя, конечно, многовато, так что мы сторговались на пяти днях. Небольшие каникулы мне не повредят.

Статья в “Трау” под крупным заголовком: “Люди старше 90 становятся энергичнее”. Еще энергичнее? Конечно. Результаты датского исследования.

Речь идет об улучшении психического и интеллектуального состояния, говоря проще, о мозгах. Плоть не помолодеет. Но и это уже кое-что по сравнению с тем, что было двенадцать лет назад. Если эта тенденция усилится, у меня в запасе будет еще примерно двенадцать лет. Тем, кому за 80, светит новая надежда.

Я опросил других членов клуба на предмет короткого совместного отпуска. Они отреагировали с энтузиазмом. Только Гритье уклонилась от ответа.

– Смотря в какой я буду форме, – сказала она. – Я замечаю, что все хуже ориентируюсь в незнакомой обстановке.

Конечно, я ее прекрасно понимаю. Гритье с ее болезнью напоминает мне изящную плясунью на канате. Она элегантно обходит провалы в своей памяти и маскирует неуверенность легкой иронией. О чем я ей и сказал.

– Пока держусь, – ответила она.

Что до нашего отпуска, то мы решили взять его в сентябре. Так оно дешевле и спокойнее. Мы же голландские старики и предпочитаем не уезжать слишком далеко. Не дальше Люксембурга или Маастрихта.

– Нужно сразу убедиться, что по соседству не окажется дансинга в стиле Андре Рьё, – сказала Эфье.

Я бы лично ничего не имел против Андре Рьё, но ей я в этом не признался. Какой же я все-таки слабак.

“Я долго не протяну” – такой приговор выносят себе девяностолетние люди, безвылазно сидящие в своей каморке в ожидании смерти. Мало кого из них интересуют крупные события. Их волнуют лишь мелкие неприятности.

– Если Греция обанкротится, будет меньше крупных выигрышей в бинго, – проанализировала европейский кризис госпожа Схаутен.

Люди, которые всю жизнь дрожали за каждые десять центов, не могут представить себе, что такое американский государственный долг в сто тысяч миллиардов. Но и другие тоже не могут. Несколько десятков миллиардов долларов могли бы избавить мир от голода и обеспечить каждого чистой водой. А американцы задолжали тысячу миллиардов евро и регулярно берут в долг еще миллиардов пятьдесят.

Я решил умереть в долгах. Осуществить это не так-то просто. На моем банковском счету еще примерно восемь тысяч евро. Но я, разумеется, не знаю, сколько времени мне предстоит на них прожить. Пока что я собираюсь поощрить нидерландскую экономику личными расходами по тысяче евро в год. Так что если мы не выйдем из кризиса, моей вины в том не будет.

Сидишь внизу за кофейным столом, в довольно скверном настроении, и слушаешь сотрапезников:

– И тогда я пошла в булочную, но опоздала из-за педикюра. Прошу половину темного нарезного батона, а в булочной из темного осталась только буханка, а я буханки не люблю, из-за корки, но есть-то надо, и обычно у меня в морозилке в двух пакетиках хранится несколько сандвичей, но их слопал внук, все шесть, мальчишки, они такие прожорливые…

– Ну, мой парень не лучше. Съедает по восемь оладий и всегда с сиропом, и чтобы сироп непременно от ван Гильсе, другой ему не по вкусу. Господи, вечно здесь такая духота.

– Раньше не было никаких морозилок, у нас дома сначала съедали весь черствый хлеб, а свежий никогда не ели, мать покупала про запас, ведь мало ли что, а когда он плесневел, его крошили уткам.

Бесконечный поток бесполезных словес, заглушающих все вокруг, как сорняки. Бездумное, бессмысленное, назойливое словоизвержение. Лишь бы дать понять окружающим, что болтун еще жив и даже имеет что сказать. Люди редко задаются вопросом, хочет ли кто их слушать, не то бы чаще помалкивали.

В старом “Справочнике потребителя” Эдвард нашел статью о гигиене в домах престарелых. 121 заведение из примерно 300 были приглашены к сотрудничеству. Половина из них, в том числе и наше, от сотрудничества отказались. В конце концов были обследованы 37 домов. Результат обследования: восемнадцать получили неуд, одиннадцать – шесть баллов, восемь удостоились семерки, и ни один не заслужил оценки “хорошо”. Неужели контроль оказался слишком строгим? Или жилье таким грязным? В тех домах, что отказались участвовать в акции, вероятно, ничуть не чище.

Я спросил у Ани, может ли она раскопать то письмо, где дирекция аргументирует своей отказ сотрудничать с Союзом потребителей.

У нас тут полно уборщиков, которые скребут швабрами коридоры и при этом молчат, потому что почти не говорят по-голландски. Правда, они умеют дружелюбно кивать. Особенно шустрыми их тоже не назовешь. Они, можно сказать, хорошо приспособились к темпу обитателей дома. Я бы описал ситуацию так: посредственная уборка за минимальную плату. Время от времени кто-нибудь выделяется особой старательностью. Такой работник долго не задерживается. Либо его переманивает конкурент, либо выживают коллеги, которые не любят выскочек.

В понедельник снова состоится вылазка, на этот раз организованная Граме. Эверт спросил, пришлем ли мы открытку. Я поспешил купить марку.

Госпожа де Конинг, моя тихая, робкая соседка, пришла утром поделиться классической проблемой: магнитофон зажевал пленку. Оглядевшись вокруг так боязливо, словно пришла продать героин, она вручила мне свой аппарат. Должно быть, я был ее последней надеждой, потому что за два года, что она здесь живет, она еще ни разу ни о чем меня не просила.

– На этой пленке записан мой покойный муж, – сказала она.

Я вытащил пленку, вставил в отверстие кассеты карандаш и снова намотал пленку. Она семь раз поблагодарила меня и, уходя, до самой двери отвешивала поклоны.

От нашего адвоката Виктора я получил копию письма, присланного административным советом. К сожалению, по серьезным причинам, касающимся частной жизни, совет не может предать гласности запрашиваемые документы. Но, если угодно,