– А у вас сохранились детские записи?
– Откуда, какие там записи! Какой это год был?! Да о чем вы говорите! Мы с мамой очень бедно жили. Когда мама купила (в третьем классе) мне радиоприемник, я была счастлива: под него делала уроки, слушала программу, на которой передавали драматические спектакли, оперетту, а оперу выключала – не нравилось. Мне нравились те спектакли, где поют и разговаривают, то есть оперетта. Этот жанр я понимала, но я ничего не понимала, когда все вместе пели, ведь не у всех хорошая дикция. Тогда я стала понимать, что значит петь и танцевать и быть артисткой, это предназначение.
Я была еще дошкольницей, а во дворе девочки уже в первый-второй класс ходили, начинали рассказывать, как они проводят время, учатся считать, какие-то там палочки писать. Мне это безумно нравилось. Я во дворе организовала «собственную» школу. Собирала ребятишек дошкольного возраста и изображала перед ними «учительницу». Это вторая мечта. А третья мечта связана с медициной. В нашем доме на втором этаже была поликлиника, я часто заходила туда, потому что мне очень нравился запах поликлиники! Забавно, да? Мне нравилась чистота, белые халаты и специфический запах эфира. Я просто наслаждалась этой стерильностью и очень хотела стать врачом. Увлеклась так, что всем детям нашего двора царапала кожу на запястье, воображая, что это «перке» (слово очень нравилось!). Даже картотеку завела и подписывалась: «Врач Синявская».
– Получается, пение, преподавание и…
– И профессия врача. С пением совершенно случайно вышло, я заканчивала школу и вообще не знала, куда пойду. Был просто очень хороший слух, но я этого не осознавала. Вероятно, в связи с этим очень хорошо шел иностранный язык. В школе преподавали немецкий. И учительница немецкого языка была уверена, что я буду продолжать свое обучение в институте иностранных языков. Но ведь вся жизнь кипела во дворе! Так вот, у нас во дворе жил преподаватель музыкального училища – пианист замечательный (кстати, у него занимались частным образом мальчики Михалковы). Его звали Рафаил Юрьевич Чернов, он учил их игре на рояле. Он попытался и со мной позаниматься. Но я была пристрастна к пению и танцам, поэтому всем двором «отправили» меня в Дом пионеров, в Локтевский ансамбль, где я сначала потанцевала, потом меня благополучно освободили от танцев, и я пошла петь и больше уже из хора не уходила до окончания школы. И вот Рафаил Юрьевич, когда я заканчивала школу, сказал: «Тамара, я думаю, что у Вас будет настоящий голос, – со мной на «Вы» был, – и я Вас порекомендовал бы в музыкальное училище». Конечно, я уже пела в пионерском ансамбле, была там солисткой. Владимир Сергеевич Локтев, который был руководителем ансамбля, тоже настаивал: «Ты пойди послушайся, по-моему, у тебя хорошее меццо-сопрано». А мне не нравилось петь низким голосом, мне хотелось повыше петь – сопрано. То, что я пела и тем и другим голосом, говорило о большом диапазоне. Я ухитрилась петь в первых сопрано и дошла до вторых альтов. Если вам это о чем-то говорит. В хоре звучат высокие голоса, потом средние, а потом низкие. Я успела попеть во всех голосах. И закончила на низких, и меня приняли в училище как меццо-сопрано. Вот так и осуществилась, можно сказать, мечта – одна из… Но я хотела быть не только певицей, но и драматической артисткой. И когда приходилось играть на сцене, то я играла уж «во все тяжкие», «во все легкие», как говорится. Что касается медицины, то вот сейчас у нас любимый пуделек Чарлик уже старенький, за ним я ухаживаю как «медсестра», делаю уколы, я слежу за его дыханием, питанием. Вот и медицинская мечта сбылась в какой-то степени. А что касается педагогики… Мне очень давно предлагали заняться преподаванием, но я не могла себя представить в этой роли. Я была полна энергии и сил для того, чтобы отдавать себя на сцене, а чтобы отдавать себя еще и ученикам, надо было «сесть на два стула». Я не приветствовала и не приветствую это до сих пор, поскольку числиться педагогом я не хотела. А отдавать надо себя стопроцентно. Для этого было необходимо себя «ужать в собственном творчестве», как сейчас говорят. Это я себе тоже позволить не могла, вот и дошла до того момента, когда сначала очень робко, а сейчас и с удовольствием начала заниматься преподаванием. Вы знаете, я где-то в этом нахожу даже продление своей профессии. Потому что я занимаюсь не только с ними, но и сама с собой. Занимаюсь ежедневно. Как я однажды сказала, каждое утро здороваюсь со своим собственным голосом. Я говорю ему: «Привет, ты еще со мной?» И час, как минимум, я пою, пропеваю все, что я пела в театре.
– Перед тем как идти на занятия?
– Да, чтобы быть во всеоружии, показать им трудные места, понимаете? И очень часто слышу недоуменное: «Тамара Ильинична, отчего вы ушли со сцены?» Это тоже приятно.
– А сейчас попадаются одаренные ученики, видны какие-то задатки у тех, кому вы преподаете?
– Конечно, конечно! Изначально должен быть голос, тембр, и если это есть, то уже твоя обязанность не испортить. И потихонечку, знаете, как бросают в воду ребенка, чтобы научить его плавать. Ты его только корректируешь, чтобы ручки-ножки барахтались, но стой рядом и не дай ему утонуть. Для меня это – преподавание. Но чтобы «влезать» и говорить: «Ты пой, как я, или плыви, как я», – ни за что! Главное выявить и сохранить индивидуальность!
– Если какие-то уникальные данные есть, то ваша задача…
– Не испортить природу. Надо только лишь, чтобы он напитался музыкой, этот человечек, чтобы он природой напитался, напитался всем тем, что его окружает. И вынес все это через себя, через свое ощущение мира, на сцену. А для этого нужно, чтобы педагог был рядом и наблюдал за ним 24 часа в сутки!
– А сколько вы времени тратите?
– К сожалению, мало, занимаюсь два раза в неделю. Для меня это вообще мало, я просто сужу по себе, потому что мне попадались такие замечательные педагоги, которые во мне принимали участие действительно 24 часа в сутки. Они думали обо мне, они думали о том, как
