Так что этот вопрос был решен. Ланни поехал обратно в Жуан, где нашел своего зятя на крыльце, погруженного в чтение романа в желтой обложке, который он поспешно засунул в карман на подходе Ланни. Капитано Витторио ди Сан-Джироламо питал пристрастие к порнографической беллетристике, которую, он знал, его родственник не разделял. Последний сказал: "Будьте так добры, спуститься в студию. Мне надо переговорить с вами по вопросу большой важности".

Ланни успел продумать план действий и не стал тратить время на вступление. Он жестом предложил Витторио стул и другой взял себе, а затем приступил к осуществлению своего плана: "Ваш друг, назвавшийся Джильотто, только что рассказал мне свою часть истории, так что теперь вы можете рассказать мне свою". Капитано едва коснулся стула. Теперь он подскочил с него. "Это ложь!" — закричал он.

— Не тратьте слов, Витторио. Я уверяю вас, я не в настроении слушать ерунду. У вас есть один шанс избежать тюрьмы, рассказав мне всю историю откровенно.

— Я не имею малейшего понятия, о чём вы говорите.

— Я хочу только знать, брали ли вы ещё какие-либо картины, за исключением тех, что этот парень продал Агриколи?

— Проклятье, это ложь. Я никогда-

— Хорошо, Витторио. Если вы так считаете, я дам полиции возможность урегулировать этот вопрос. Они лучше подготовлены для таких случаев, чем я.

Он встал и подошел к телефону на своем столе, и потянулся снять трубку, когда Капитано вышел из аристократического образа, в котором он обычно находился. — "Хорошо, я буду говорить". Ланни повесил трубку, а другой вернулся на свое место и сказал: "Я взял только три картины, мне было больно видеть, как вы удерживаете деньги Марселины".

— Я не собираюсь обсуждать Марселину. Но говорю вам, что если вы взяли больше, то я это выясню. Это вопрос просто проверки моих записей, на что у меня до сих пор не было времени.

— Можете не проверять. Я взял только три. Это было все, что я мог унести сразу. Марселина была без денег, как и я.

— Знает ли она, что вы сделали?

— Конечно, нет, и я надеюсь, что вы не скажете ей. Это только зря сделает ее несчастной.

— Сколько денег у вас осталось?

— Ничего.

— Что вы сделали с ними?

— Я попробовал новую систему, но у меня не было достаточно денег. Просто, когда я попал в точку, где еще один поворот принёс бы мне успех, деньги ушли.

"Так всегда случалось с тех пор, когда было изобретено колесо рулетки", — заметил Ланни. — "А теперь позвольте мне сообщить вам, что я договорился заплатить Агриколи восемьдесят тысяч франков, и он получит картины назад для меня. Вы, со своей стороны, дадите мне расписку на эту сумму".

— Что эта за благотворительность?

— Я положу расписку в надежное место, на случай, когда вы задумаете какой-либо иск против любого члена моей семьи.

— Очень умно с вашей стороны!

— Надеюсь, что это так. Другое требование. Вы придумаете телеграмму, приказывающую вам вернуться к своим обязанностям в Испании. Таким образом, вы можете избежать рассказа Марселине, который, как вы говорите, только сделает ее несчастной ни за что.

— Вы собираетесь разрушить наш брак?

— Как раз наоборот. Если я расскажу Марселине правду, то это может его разрушить, а то, что предлагаю я, позволит ей свободно следовать за вами в Испанию, если и когда она захочет. Вы и она сможете там осесть. Единственное, в чём я должен убедиться, что вы никогда больше не вернётесь во Францию.

— Ах, так вы приговариваете меня к ссылке!

— Италия ваша родина, а Испания будет ваша колонией. Там для вас должны быть слава и деньги. Я предлагаю оставить Францию для моей матери и меня.

— Очень тонко задумано, но это, кажется, довольно близко к шантажу.

— Я не знаю точное название того метода, с помощью которого вы до сих пор получали деньги на азартные игры от моей матери и ее дочери, и я не хочу препираться с вами. Я просто говорю вам, что если вы не согласны сесть на ночной поезд в Марсель и пароход в Кадисе, то будете сегодня вечером в каннской тюрьме.

Витторио де-Сан-Джироламо был молодым джентльменом с большим самомнением. К которому пришел естественно. А любящая мать поощряла его. У него были бледные хорошо очерченные черты лица и небольшие заостренные черные усы, которым он уделял большое внимание. Он носил при всех случаях жизни несколько имевшихся у него медалей и знаков отличия. Его манеры производили впечатление на дам. В последнее время он чувствовал себя хозяином Бьенвеню, не позаботившись продемонстрировать свои лучшие качества. Ему пришло в голову, что настало время проявить своё обаяние.

"Ланни", — смиренно начал он. — "Вы очень жестоко относитесь ко мне, и я прошу вас остановиться и попытаться понять мою позицию. Я, возможно, сделал ошибку. Да, я знаю, что сделал, и я это признаю. Я по-настоящему жалею об этом, но вы должны понимать, что это совсем не преступление. Марселина имеет права на эти картины, намного больше, чем вы. Она родная дочь Марселя, его собственная кровь. И когда она говорит мне, что с ней плохо обращаются, я что не должен обращать внимание на то, что она говорит?"

Это был предмет, который уже обсуждался в деталях, и Ланни устал от этого. Он сказал: "Готовы ли вы дать мне своё согласие, или вы хотите иметь время на обдумывание?"

— Я вижу, что вы безнадежно предвзяты ко мне, Ланни. Где я возьму деньги на дорогу?

— Как только вы дадите мне знать, мой друг Джерри Пендлтон встретит вас на вокзале в Каннах и даст вам билет на поезд в Марсель, билет на пароход в Кадис и тысячу франков на пропитание в пути и путешествие в Севилью. Армия, я уверен, будет рада встретить вас.

Уязвленный бывший авиатор сидел, глядя перед собой, иногда кусая губы. Он был похож на угрюмого и сильно раздосадованного фашиста. И Ланни подумал: "Пусть их будет больше в таком состоянии". Он всегда видел зятя в роли, которой этот зять гордился. Роли бомбометателя на незащищенные абиссинские деревни и иприта на дороги, по которым шли босые аборигены.

— Вы круто обошлись со мной, Ланни. Вы должны знать, что Марселина любит меня, и не хотела бы, чтобы такое случилось.

— Вы можете всё рассказать Марселине об этом, если вы думаете, что это поможет вам. Но это не изменит мое отношение. Я предлагаю вам шанс сохранить свое имя и начать жизнь сначала.

— Но что во имя Бога делать Марселине и ребенку?

— Марселина свободный человек, и выбор будет принадлежать ей. Если она захочет уехать с вами сегодня вечером, я