Глава двадцатая
Гора Магомета[64]
IВ течении своей счастливой жизни Ланни Бэдд часто посещал элегантные дома в различных частях мира, и его поразило, что сходств в них было гораздо больше, чем различий. Выработался некий стандарт жизни праздного класса во всех крупных центрах. Транспорт и связь способствовали этому, но самое большое влияние оказывал киноэкран, который разносит все и сообщает всем во всем мире. Если богатый человек в Америке завёл себе какое-то новое роскошество, то богатый человек в Тасмании или Исландии увидит это и закажет себе. В результате образовался общий уровень комфорта и культуры, где не было ничего совершенно нового, что могло бы удивить любого гостя. Меблировку из Бергхофа можно было перевезти в особняк на Ноб Хилл в Сан-Франциско, или на Авенида Рио-Бранко в Рио-де-Жанейро и установить там.
То же самое случилось с поведением и моралью. Везде были тихие и хорошо обученные слуги, а дом казалось жил в автоматическом режиме. Все было безупречно чистым, и если снаружи была грязь, то все вытирали ноги, прежде чем зайти. Все говорили с достоинством и редко теряли самообладание. Там можно было много пить, но люди научились обращаться со спиртными напитками. Они пили, пока могли, а затем поднимались в свою комнату и отсыпались. Костюмы аналогичным образом были стандартизированы. Серые брюки и синий пиджак, которые носил фюрер за обеденным столом, можно было бы одеть для неофициальной трапезы в городе под названием Ньюкасл в штате Коннектикут, или в Англии или Австралии. То же самое относится к белым галстуком и фракам при церемониях.
За некоторыми исключениями, стандартизация проникла также и в сферу идей. Средний человек с состоянием и властью относился одинаково к политике цивилизованного мира. Детали и приёмы могут отличаться, но все богатые и великие хотели сохранить то, что у них было. Вот почему Робби Бэдд мог поехать в Париж и Берлин и так хорошо ладить с бароном Шнейдером и генералом Герингом. Именно поэтому движение, которое началось в Италии, так быстро распространилось в Германию, Польшу, Румынию, Австрию, Испанию, Бразилию, Аргентину и Японию. Вот почему агенты фюрера могли сообщать ему о продолжающейся распространяться пропаганде его идей во Франции и Великобритании, а также в великой демократии, которая называла себя сладкой землей свободы. Те, кто имели собственность и пользовались привилегиями, хотели удержать их. Когда они поняли, что трудящиеся начинают организовываться, объявлять забастовки, а также использовать избирательные бюллетени в своих собственных интересах, хозяева начали поиски сильной частной полиции. "Фашизм есть капитализм плюс убийство", — так левак Рик заявил после своего первого интервью с Муссолини восемнадцать лет назад.
IIДом, в котором теперь гостил Ланни, отличался своей благопристойностью среди остальных. Его хозяин не пил, и не позволял никому курить в общественных помещениях. Для занятия этой дурной привычкой его гости должны были удаляться в свои спальни или выходить на свежий воздух на террасы. За столом гостям подавали обильную привычную пищу, но хозяину специально подготовленное овощное блюдо с одним яйцом-пашот наверху и однопроцентное пиво, специально сваренное для него. Он был настолько обходителен со всеми за длинным столом, в том числе с тремя секретаршами, что Ланни должен был продолжать говорить себе: "Это убийца Труди, Люди и Фредди Робина".
Не то, чтобы он убил их своими руками. Но он создал систему и отдавал приказы, которые включали их и тысячи других жертв. Он планировал в это время убийство целой нации, состоящей из шести или семи миллионов человек. Сюда прибывали различные генералы и чиновники, которые докладывали результаты и получали инструкции по подготовке этой операции. Да, это было похоже на посещение дома Вельзевула, известного как отец лжи. У Вельзевула тоже, без сомнения, было современное и прекрасно оборудованное место жительства, и его манеры были безупречны. Но ведь внезапно в какой-то момент из под пола может вырваться пламя и пойти серный запах?
После обеда Рудольф Гесс спросил, можно ли ему провести сеанс с мадам, и Ланни пошел его организовывать. Он сказал ей, что в комнате должно быть темно, что зайдёт джентльмен и займёт место. Этот джентльмен дружелюбен и будет вести себя вежливо с Текумсе или с тем, кто может прийти. Ланни уже разъяснил процедуру заместителю фюрера, которому было не нужно много наставлений, так как он был знаком с сеансами. Американец хотел бы присутствовать, но боялся рисковать. Он попал в затруднительное положение, став свидетелем унижения Захарова, и не собирался повтрять эту ошибку с кем-либо здесь. То, что они имели в своём подсознании, был их секрет. Ланни беспечно сказал: "Помните, что нельзя винить меня, если духи будут невежливыми". Другой улыбнулся и охотно пообещал.
Так что теперь Гесс исчез, а остальные гости и другие обитатели дома были приглашены в проекционный зал, чтобы посмотреть фильм. Фюрер любил кино, и как ни странно предпочитал американские картины, но, конечно же, с немецкими названиями. Он не понимал по-английски, за исключением, "O.K., Chief" и других подобных стандартных фраз. На этот раз шла комедия под названием It Happened One Night[65]. Гитлер крутил её несколько раз, и она ему никогда не надоедала. Из неё он мог узнать, как люди путешествуют по Америке в автобусах, и как им нравится жить по-своему, что он, конечно, не хотел иметь в Фатерланде. Ланни задавался вопросом, насколько серьезно он воспринимал американские комедии? Действительно ли он верил, что обычно дочери американских миллионеров убегают из дома и выходят замуж за бедного, но честного молодого человека, которого они подобрали на дороге? До сих пор такого не происходило ни в Ньюкасле, ни в районе Шор Эйкрс.
Когда демонстрация фильма закончилась, Гесс мерил шагами большой зал. Он взял гостя за руку и повел его, сказав: "Фюрер также хотел бы услышать мой доклад". Они спокойно прошли в кабинет Гитлера, который был на втором этаже у фасадной стены. Усевшись там перед камином, заместитель сказал: "Герр Бэдд, это действительно замечательно. Вы уверены, что никто сказал этой старой женщине мое имя?"
Ланни ответил: "Я не могу быть уверен в этом. Я могу только сказать, что я ей ничего не говорил, и не говорил никому, кроме вас