Я взял рейку, взвесил ее в руке, пощупал деревянную поверхность. Дерево еще влажное. И мягкое, в самый раз. Живое.
Я надел перчатки. Сквозь них древесина казалась мертвой. Я достал наушники и подключил пилу.
На полу обозначилась вдруг длинная желтая полоса света, которая становилась все больше и больше, в ней нарисовалась человеческая тень, а потом полоса исчезла.
Я обернулся.
Возле двери стояла Эмма.
Она посмотрела на кучку реек, на меня и покачала головой.
— Ты чего это затеял? — спросила она, хотя ответ и так знала. Эмма шагнула ко мне. — С ума ты сошел, вот что, — она кивнула на рейки, — тебе же столько строить придется. Нам столько ульев надо…
Как будто я и сам не понимал. Как будто мне это было неизвестно.
Я пожал плечами и уже собирался надеть наушники, но что-то в ее глазах остановило меня.
— Лучше бы мы все продали, — сказала она. Я разжал пальцы, и наушники со стуком упали на пол. — Продали бы все зимой. Переехали бы. И сейчас уже были бы там. — Она умолкла, не договорив того, о чем думала.
Пока было еще не поздно. Когда за ферму можно было хоть что-то да выручить.
Я наклонился, поднял наушники, обеими руками поднял, словно одной бы не осилил, как ребенок.
Я надел наушники и отвернулся.
Как она ушла, я не слышал. На полу появилась желтая полоска, сначала узкая, затем шире. Тень в полоске, а потом свет исчез.
* * *Больше мы это не обсуждали. Эмма молчала. Шли дни. Я вкалывал без продыху, до кровавых мозолей, до боли в спине, до порезанных пальцев. Чем в это время занималась Эмма, я не знаю. Но эту тему она больше не поднимала. Только смотрела на меня время от времени взглядом, в котором читалось: Это ты во всем виноват.
Мы пытались жить как прежде. Делали то же, что и прежде. Каждый день вместе ужинали. По вечерам сидели перед телевизором. Эмма обожала реалити-шоу, смотрела сразу несколько, смеялась и плакала, ахала, обсуждала со мной то, что увидела:«Нет, ты посмотри только! Да как же так можно-то. Ну вот за что ему все это?! А она — ох, ну какая куколка. Как же так вышло-то?»
Мы смотрели телевизор, сидя на диване, вместе, а не каждый в своем кресле, как заведено у некоторых. Эмма любила, когда я глажу ее по голове. По волосам. Но теперь я клал руки на колени и старался к ней не притрагиваться. Пальцы болели, ранки саднили.
Однажды, когда мы сидели вот так, зазвонил телефон. Эмма не сдвинулась с места. Я тоже.
— Сходи возьми, — сказала она, не отрываясь от телевизора, где как раз показывали голосование, и Эмме не терпелось узнать, кто вылетит — блондинка или брюнетка. Да уж, дело серьезное.
— Вдруг это Том, — сказал я.
— И что?
— Лучше ты с ним поговори.
Она изумленно уставилась на меня:
— Джордж, ты чего?!
— А что?
— Ты что, вообще больше с ним не разговариваешь? Так же нельзя!
Я промолчал.
А вот телефон не умолкал.
— Я не пойду, — заявила она и отвернулась.
— Как хочешь. Я тоже не пойду, — не поддался я.
Но она, ясное дело, победила — я вышел в коридор и снял трубку. Это был Ли. Звонил рассказать про чернику.
— Я каждый день туда мотаюсь! — заливался он. — И завязей видимо-невидимо!
— Надо же, — удивился я, — ведь тогда дождь все время шел?
— Но потом-то солнце! Они, видать, успели. Год-то, похоже, вполне себе будет. Зря я боялся.
— Ну что ж, неплохо.
— Ага! Это чтоб ты знал. Хорошие у тебя пчелы.
— Были, — поправил его я.
— Чего-о?
— Были. Хорошие у меня были пчелы.
На другом конце замолчали. Доходило до Ли медленно.
— Ох ты черт… И с тобой эта напасть случилась?
Они исчезли, да?
— Да.
— Но… я думал, на севере этого нет. Думал, что это только во Флориде. И в Калифорнии.
— Видать, не только. — Вообще говорил я бодро, но тут голос вдруг сорвался.
— Ох ты… Джордж. Господи. Ну что тут скажешь…
— Да, тут особо ничего и не скажешь.
— Да уж. А страховка у тебя была?
— Такие случаи она не покрывает.
— Но… И что делать? Что ты сейчас делаешь?
Я наматывал телефонный провод на указательный палец, вокруг глубокого пореза, и не знал, что ответить.
— Ну…
— Джордж! — Ли заговорил громче: — Ты скажи, если помочь надо!
— Спасибо!
— Я серьезно.
— Знаю.
— Я бы и денег тебе одолжил, но…
— Вот уж нет, ты б ни цента не одолжил, — усмехнулся я.
Ли рассмеялся — решил, похоже, что можно и пошутить.
— Но у меня и правда нету. Урожай, конечно, хороший, но не настолько.
— И даже моя скидка не спасла?
— Не-а. Не спасла. — Он помолчал. — Зря я согласился.
— Ты о чем?
— На скидку твою.
— Ли…
— Если б я знал…
— Да ладно тебе, Ли. Забудь.
Я раскрутил провод и высвободил палец, на котором спиралью осталась глубокая отметина.
— Знаешь, — вдруг с удивительной беспечностью проговорил Ли, — я тебе все наврал. Нету у меня никакой завязи. Ни единой ягодки вообще. Дурацкие у тебя были пчелы.
Я расхохотался:
— Приятно слышать.
— Хорошо, что их черти взяли, — сказал он.
— Да. Это точно.
В трубке опять все стихло.
— Но, Джордж, я серьезно. Ты делать-то что будешь? — Не знаю. Может, закажу готовые ульи. — Готовые закажешь? Ну нет. Эти ульи — это же твое семейное дело.
— Но сейчас они не окупятся.
— Тоже верно… — я слышал, как он сглотнул, — но ты… ты смотри не сдавайся.
— Я… Ладно. — Больше я ничего сказать не мог, как ни силился. Ли говорил так искренне, что я совсем раскис.
— Джордж? Ты тут?
— Угу… — Я вздохнул. Взял себя в руки. — Тут он я, ага. Никуда не делся.
Тао
Действующая станция метро обнаружилась в паре километров от дома, где я провела ночь. Значит, прошлым вечером я, сама того не зная, почти добралась до жилых районов. Кроме меня на платформе стояли еще двое. Изможденная старушка, худая, на грани истощения, с трудом доковылявшая до лавки. Вторым был мужчина лет пятидесяти с настороженным взглядом. В руках он держал набитые мешки. Возможно, нашел чем поживиться в заброшенных домах.
Через полчаса с грохотом подъехал поезд. Слишком долго. Мне не терпелось быстрее вернуться, отыскать библиотеку, найти ответ. Я проскользнула внутрь без билета, не заметив, что у старушки никак не получается шагнуть в вагон. Двери уже закрывались, когда я поймала ее взгляд, бросилась к ней и втащила ее внутрь. «Спасибо, спасибо», — повторяла она. Старушка явно собиралась завязать разговор, но у меня не было сил.
Я отсела подальше от остальных пассажиров. Мне не сиделось, хотелось вскочить, но поезд трясло
