Тао

Наступила ночь, но я снова не спала. Как и все прочее, сон утратил смысл. Я стояла в гостиной, привалившись к стене, и, наклонив голову, разглядывала свои руки. Сжала пальцы. Отросшие ногти впились в кожу, я сжала руки сильнее, пока не почувствовала боль. Интересно, долго ли надо давить, чтобы ноготь проткнул кожу и выступила кровь?

То, что у меня отняли маму, я смогла пережить. Мама болела и была старой. И, судя по фильму, она провела свои последние дни в спокойном и красивом месте. Но Вей-Вень… Рыдания раздирали мне грудь, сдавливали горло, причиняли такую физическую боль, что я начинала задыхаться. Но я сдерживала их.

Никто не требовал, чтобы мы выходили на работу. На следующий день после нашего возвращения к нам пришли начальник моей группы и начальник Куаня. Им уже обо всем сообщили. Кто — они не сказали, а спросить я забыла. Они отказались войти и, стоя на пороге, сказали, чтобы мы не торопились и решали сами, когда нам лучше будет вернуться к работе.

Надолго ли они оставили нас в покое, мы не знали.

В первые дни мы находили возле двери подарки. В основном еду. Консервы. Бутылку настоящего кетчупа. Даже один киви. Я и не знала, что киви до сих пор где-то выращивают. Впрочем, он оказался совсем безвкусным. Наши вещи тоже кто-то принес — все, даже пустую коробочку из-под слив. От запаха меня затошнило.

Сначала Куань не выходил из спальни. Он лежал на кровати и плакал за нас обоих. Казалось, будто его рыдания переполняют нашу тесную квартирку. Но зайти к нему в спальню у меня не хватало сил.

Потом Куань встал. Мы молча бродили по квартире. Дни пролетали, а мы жили в пустоте, неподвижной и застоявшейся, как воздух в комнате Вей-Веня. Куань по-прежнему молчал. И у меня тоже не получалось ничего сказать, потому что я не знала как. Возможно, он ни в чем не винил меня, возможно, он даже и не думал об этом.

Хотя нет.

Его пустой взгляд. Нарочитая отстраненность. Прежде он старался держаться поближе, а сейчас мы вообще не приближались друг к другу. Однако он ничего не говорил. Наверное, не осмеливался. Или не хотел меня ранить? Я не знала.

Пустота между нами разрасталась в непреодолимую пропасть. Он отстранялся от меня, но и я не могла заставить себя притронуться к нему и заговорить с ним, так что находиться в одной комнате с Куанем было почти невыносимо. При взгляде на него у меня появлялись одни и те же мысли. И я опять повторяла про себя два слова: моя вина, моя вина, моя вина. Поэтому все в нем начало казаться мне отталкивающим. Его тело вызывало отвращение, мне становилось плохо от мысли, что он может прикоснуться ко мне, но эти чувства я старалась скрыть. Мы играли в игру мама-папа-малыш, вот только малыша больше не было. Мы готовили еду. Убирались. Стирали одежду. Дни были неотличимы друг от друга. Мы вставали, одевались, что-то ели. Пили чай. Этот вечный чай. И ждали.

Я то и дело звонила в больницу. Всегда я, ему даже на это не хватало решимости. С доктором Хио поговорить никак не удавалось, а через несколько недель мне сообщили, что она там больше не работает. Почему — другие врачи не сказали.

С кем бы я ни говорила, ответы я слышала одинаковые: «Больше нам ничего не известно. Вам придется подождать. Конечно, мы сообщим. Разумеется. Подождите еще немного. Всего несколько дней. Мы все выясним. И свяжемся с вами. Мы свяжемся с вами. Подождите еще немного».

Несмотря на то что нам разрешили не выходить на работу, однажды утром Куань, приняв душ, оделся в рабочую одежду.

— Почему бы и нет… — тихо сказал он.

Я удивилась, но не оттого, что он собрался на работу, — меня поразило, что сама я почувствовала невероятное облегчение. Наконец-то его не будет рядом со мной, я смогу остаться одна! За все долгие недели я впервые обрадовалась.

— Это же ничего? — спросил он.

— Да. Иди.

— Если тебе кажется, что одна ты не справишься, я могу остаться.

— Нет, со мной все будет хорошо.

Но Куань не двигался. Одежда висела на нем мешком, худой как никогда. Он молча смотрел на меня, видимо ожидая чего-то. Что я рассержусь, закричу, наброшусь на него? Но почему же я должна сердиться и кричать? Теперь и это — моя обязанность? Его большие глаза умоляюще смотрели на меня, рот был приоткрыт. Это зрелище показалось мне совершенно невыносимым, и я отвернулась. Когда-то при взгляде на этого мужчину я забывала обо всем на свете. Теперь же мне хотелось побыстрее от него отделаться.

— Тао?

— Иди, а то опоздаешь на перекличку. — Я старалась не смотреть на него. Он несколько раз вздохнул, словно хотел что-то сказать, но, наверное, не смог подобрать слов.

Потом он ушел. Я слышала его шаги, затем хлопнула дверь, и я наконец осталась одна.

Я прошла в спальню. На кроватке Вей-Веня лежала его пижама. Я взяла ее в руки и села на край постели. Стирать пижаму мне не хотелось — Вей-Вень надевал ее всего два раза, а потом я положила ее на кровать. До его возвращения. Улыбающиеся месяцы на голубом фоне. Я пощупала ткань. Такая мягкая. И сладковатый запах детского пота еще до конца не выветрился.

Я просидела так весь день.

Со временем день и ночь поменялись местами. Пока Куань, уставший от тяжелой физической работы, спал, я бродила по гостиной. Расхаживала по комнате и стояла у окна, в постель ложилась лишь на рассвете. Отдыхать ночью я себе не разрешала: если бы я присела, если бы позволила себе перевести дух, если бы уснула, то Вей-Вень исчез бы навсегда.

Я повернулась к окну, откуда было видно белую ограду, которой обнесли фруктовые деревья. Через каждые сто метров возле ограды стоял охранник. Я присмотрелась к ближайшему. Он стоял не шелохнувшись и ничего не выражающими глазами смотрел перед собой. Чтобы узнать, что он охраняет, я бы все отдала.

Что внутри, мы не видели: ограда была высокой и даже с крыши нашего дома заглянуть за нее не было никакой возможности. Я уже пыталась. Сверху вдоль забора шла сетка. Первые дни ветер срывал ее, поэтому несколько раз приходили рабочие и чинили. Каждый день у ограждения собирались зеваки, но их быстро разгоняли. Территория охранялась строго. Как-то раз я тоже прогулялась вдоль неприступного забора, надеясь отыскать дыру или лаз под забором, однако повсюду натыкалась на охранников.

Куань рассказывал о самых разных слухах. Группу, в которой он работал, перевели на другой участок,