А Саня, от природы «моторный», сидел на удивление спокойно и умиротворённо. Когда началось крещение, я не могла оторвать глаз от моих сыновей, такими они стали красивыми, так заблестели их глаза от огоньков свечек, которые они несли в руках, и просто – от вдохновения. Саня, обычно бледненький, разрумянился…
Когда мы уже подъезжали к дому на Смоленской набережной, я даже забеспокоилась – такой он был необычно притихший, – не заболел ли, и поделилась своими опасениями с отцом Алексеем. Но в тот момент, когда я открыла дверь в квартиру, Саня с диким «индейским кличем» бросился вскачь по коридору. «Нормальный ребёнок…» – улыбнулся отец Алексей…
Так у моих сыновей появились крёстные родители, а у всей нашей семьи – духовник. И началась совсем другая жизнь, которая теперь была тесно связана с церковной. Мы с Василием ездили на исповедь в храм в Крылатском к отцу Алексею, и я впервые почувствовала, что такое исповедь и причастие: когда грехи изливаются вместе со слезами, а потом ты как будто делаешься невесомой…
На праздники мы ехали в храм втроём – Вася, Саня и я. Сначала – в Крылатское, а потом, когда отец Алексей получил приход в Рождествено, – туда: в Пасху – на всю ночь, а утром, разговевшись, домой. Саню после крестного хода укладывали спать – в маленькую комнатку на втором этаже – в пристройке храма, потом будили его, чтобы причастить, и опять укладывали…
А после службы все поднимались на колокольню – в Пасху всем разрешено звонить в колокола!..
В отце Алексее было столько света и любви, что хватало на всех. Конечно, мы, его духовные чада, как и все чада, были эгоистичны и мучили его своими проблемами – день и ночь. Но он с такой готовностью и радостью откликался, что не всегда приходило в голову, что в такое время суток можно было бы и поберечь батюшку – ему и так тяжело: ранние службы, крестины, отпевания, он ещё преподавал сёстрам милосердия, помогал, как медик, молодым прихожанам-родителям и их детишкам. А ведь у самого – трое детей и молодая жена-красавица…
А ещё он занимался восстановлением храма Рождества Христова в Рождествено. Искал художников, которые будут расписывать храм, когда снаружи он уже был восстановлен, и батюшка нежно называл церковь «моя белая лебёдушка»…
Тогда к церкви от автобусной остановки шла дорога, которая, немножко поизвивавшись в берёзовой роще, приводила прямо к храму. Дорога к храму…
Помню, как я повела на исповедь к отцу Алексею своих студентов, когда в институте, где я преподавала мастерство актёра, начались какие-то пакостные интриги, поделившие курс на две части…
И вот мы шли по осенней грязной дороге. Вдруг деревья расступились, как в сказке. Перед нами стояла белая церковь с золотыми куполами – чистая, светлая. Девчонки заплакали. А у парней – заблестели глаза…
Если спустишься от храма по тропинке вниз к озеру – окажешься у родника со святой водой. В Крещение на озере вырубалась иордань – прорубь крестом, куда в праздник окунались все желающие…
Позже, когда на месте славной деревеньки Рождествено вырос «коттеджный посёлок Рождествено», дороги к храму не стало. Путь к нему, проходящий через этот посёлок, везде, где можно и нельзя, перекрыли шлагбаумы. И добираться до церкви теперь приходилось в объезд…
Деревянные домики одиноких старушек выкупили «новые русские», снесли их и построили на их месте безвкусные громадные дома. Озеро ушло. Родник иссяк…
Но это всё произошло уже тогда, когда не стало отца Алексея…
Пока он был жив, всё как бы озарялось его светом…
Я могла посоветоваться с батюшкой по любому вопросу. А их было много. Потому что 90-е годы не только расслоили общество на «богатых и бедных», но и внесли смуту в семьи. Люди, выросшие в советское время, верили напечатанному в газетах и журналах слову, верили словам, звучащим в телевизионном или радиоэфире…
«Комсомольская юность моя»
До 93-го года я была абсолютно аполитичным человеком. Нет, я была искренней и прилежной пионеркой, даже «членом совета отряда». Как меня не приняли в комсомол – я уже рассказала. А вот как и когда приняли – совершенно не помню. Хотите – верьте, хотите – нет. Но точно, когда училась уже в Щукинском. После «Кавказской пленницы» самая пора была «студентке, спортсменке, комсомолке» выступать на всяких съездах, участвовать в комсомольских мероприятиях. Вот я и стала комсомолкой. И участвовала – тоже добросовестно и искренне: выступала на трибунах с докладами «о проблемах творческой интеллигенции», делегировалась на всякие слёты и форумы…
Например, был такой симпозиум – «Молодые федералисты мира» (как тогда не знала, так и сейчас не знаю, что такое «федералисты», – мне объясняли, но я благополучно забыла). Помню только, что они, «федералисты», призваны были защищать народы Лаоса, Камбоджи и Вьетнама «от происков империалистов» (каким образом предлагалось их защищать – тоже не помню). Мы принимали какие-то резолюции, писали письма-воззвания, заседали. Выслушивали доклады маленьких лаотян, камбоджийцев и вьетнамцев на их птичьих языках…
На этот форум съехалось несметное количество гостей – «федералистов» из разных стран во главе с Люсьеном Хармегинсом, сыном министра обороны Бельгии, который совершенно определённо нас, советских, не любил. И вёл себя даже как-то агрессивно. Но нам велено было с этими «агрессивными» дружить. Мы и дружили – водили по музеям, концертам и театрам. Гуляли с ними по Москве. Ходили на Красную площадь…
Мне была поручена культурная программа. Вот я как раз и возила делегацию в цирк, театры, на дипломные спектакли в ГИТИС и к нам, в Щукинское. На «Снегурочке» Островского, где я играла Снегурочку, агрессия Хармегинса была сломлена. Он в меня влюбился, резко «помягчел», а когда мы провожали европейскую часть делегации на Белорусском вокзале, глаза Люсьена наполнились «скупыми мужскими слезами». И я не могу сказать, что меня это не тронуло. Люсьен стал присылать мне письма. Первое начиналось словами: «Дорогая моя Снегурочка из далёкой заснеженной Москвы…» (хотя «Молодые федералисты» приезжали к нам в конце мая, снегом не пахло и было очень тепло!). Потом пошли письма с приглашениями приехать к нему в гости, в Бельгию. «Если хочешь, приезжай с подружкой», – писал он. Люсьен был мне симпатичен, но отвечать на его письма я не стала, потому что наши взаимоотношения с Володей Тихоновым достигли апогея…
Перед отъездом «федералистов» по домам в
