Помогла Ирина – подруга, жившая со мной в одном подъезде, – она связала меня с Василием Горбачёвым из Кёльна. Он окончил наш Первый медицинский и работал в Германии. К Горбачёву Михаилу, он, слава Богу, никакого отношения не имел! И мы обо всём договорились, я переслала анализы и снимки. Вскоре был назначен день операции – 13 мая. Это была пятница. И в немецкой клинике в маленьком городе Мехерних меня спросили, как я отношусь к тому, что операция будет В ПЯТНИЦУ, ТРИНАДЦАТОГО? Я ответила, что не суеверна…

Оставалось только найти деньги. То, что было у меня в наличии, назвать деньгами было нельзя. Оставалось совсем мало времени, да ещё майские праздники впереди, когда вообще никого не найти…

А сумма была очень большая. Союз кинематографистов обещал помочь, но что-то не торопился…

Не буду утомлять подробностями. Но… началось с того, что Ирочка Жорж, моя партнёрша по спектаклю, позвонила мне и сказала, что их с Володей (её мужем) друзья, банкиры, готовы целевым назначением перечислить мне на лечение деньги. Сумма была невелика, но это было начало. Я очень благодарна Ирочке и Володе за то, что они первыми откликнулись…

А дальше уже пошло – «копеечка к копеечке». Очень многие мне помогли – кто сколько мог, но от души… Иосиф Кобзон сам улетал на лечение за границу, но связал меня со своим офисом и тоже мне очень вовремя помог! Дай Бог ему здоровья! Он очень добрый и готовый прийти на помощь человек!..

Наконец сумма набиралась – с учётом того, что обещал выделить Союз кинематографистов. Уже был взят билет на Дюссельдорф. Оставался последний день, когда можно было перечислить деньги, – наступали праздничные дни. И тут один из секретарей Союза просто убил меня сообщением, что сумму сокращают чуть ли не в половину!.. Я звоню в банк, куда должна была привезти деньги, чтобы их перечислили на счёт немецкой клиники, и рыдаю в голос!..

И девушка на другом конце провода с символическим для ситуации именем – Надежда – просит перезвонить через десять минут. Я звоню и выясняю, что за это время она связалась с Никитой Сергеевичем Михалковым, объяснила ситуацию, и тот выделяет из своего благотворительного фонда необходимую сумму. До конца своих дней я буду благодарна Никите Сергеевичу за мгновенную реакцию и помощь. Перед отъездом на операцию я написала ему письмо, в котором сердечно благодарила его и желала ему и всей его семье здоровья и благополучия. Я молюсь за него – ведь действительно человек познаётся в беде…

Сама я тоже не сидела сложа руки. Я подрядилась работать на все майские праздники. Улетала я 10 мая. А девятого мая я ещё вела огромный концерт в двух отделениях – на каблуках, как андерсеновская Русалочка, превозмогая боль. Но мне надо было хоть какие-то деньги оставить дома и хоть немножко взять с собой. После концерта я заехала к маме на Дмитровское. Привезла ей цветы и подарки: ведь она тоже внесла свой вклад в Победу – в эвакуации, будучи ещё школьницей, работала на оборонном заводе! И очень гордилась тем, что это и её праздник!..

Мама была счастлива безмерно! Она никак не ожидала, что я успею с ней до отлёта повидаться, да ещё поздравлю. Она сияла и всё повторяла: «Нет, ты святая!» – и это обо мне, грешной!!!

В Дюссельдорфе меня встретил Василий Горбачёв и повёз в Кёльн. Там сразу же повёл меня в Кёльнский собор, действительно необыкновенный. Я, конечно, почти не могла идти от боли, но красота и величие собора на меня произвели огромное впечатление, хотя мне больше всего на свете хотелось прилечь, и Василий отвёз меня в отель, где я переночевала.

А на другое утро мы поехали в клинику в Мехернихе. Меня быстро провезли по кабинетам, чтобы сделать обследования. Всё это заняло не больше часа – чётко, спокойно, без очередей и задержек. Остаток дня был свободным, и я решила прогуляться по маленькому уютному городку.

Вечером ко мне зашла медсестра Лиза – крупная рыжеволосая молодая немка из наших, переехавших в Германию из-под Семипалатинска. Поэтому она хорошо говорила по-русски. И я должна была ответить ей на вопросы анкеты перед операцией. Вопросы, в общем, стандартные, но один меня немножко вывел из равновесия. Она спросила: «ЕСЛИ ЧТО – кому звонить?» Я не сразу поняла смысл этого «если что», а когда поняла – стало не по себе. И дала телефоны сыновей. А потом она попросила подписать бумагу, смысл которой сводился к тому, что я не против переливания мне чужой крови в случае необходимости. Кровь проверяется, и возможность заражения через эту кровь всякими пакостными заболеваниями ничтожно мала. Но всё-таки такое может случиться. И я должна была подписать бумагу, что я предупреждена.

То есть выходило, что в любом случае, «если что» – они снимают с себя ответственность. Ничего себе – подумала я, но бумагу подписала, потому что хотела спать…

Под окном моей палаты, просторной и стерильно чистой, росло огромное раскидистое дерево, на котором днём и ночью пели птицы…

Я позвонила маме, пожелала ей спокойной ночи. Потом позвонил Саня и пожелал спокойной ночи мне. Засыпая, я подумала: отец Власий сказал, что всё будет хорошо…

Утром мне сделали сначала успокоительный укол. А немного позже – наркоз. Поэтому я помню только свои мысли, когда очнулась после операции: «Жива!» Боли не чувствовала, потому что болеутоляющие средства вливались в меня напрямую к месту, которое соперировано. Мало того, почувствовав боль, я могла нажать на кнопочку, которая висела у меня перед носом, и лекарство по трубочке опять бежало куда надо…

Первое, что я сделала, придя в себя, – позвонила маме. Она почти закричала от радости. И у меня появилось чувство, похожее на счастье. Самое удивительное, что оно меня не покидало до конца моего лечения и реабилитации в Германии. Мало того, в этом состоянии я вернулась в Москву и через два дня участвовала в концерте в МВТУ им. Баумана…

Откуда эта радость, эта эйфория? Ведь я перенесла сложнейшую операцию. Я не могла ни шевельнуться, ни повернуться от боли. По ночам (все полтора месяца лечения и реабилитации) мне приходили делать уколы в живот – чтобы не образовался тромбоз. И в течение дня меня не один раз кололи. На третий день пришёл спортивный врач и начал разрабатывать ногу, переворачивать меня с боку на бок – я старалась сдерживаться, но почти кричала – так нестерпимо больно было…

На третий же день мне принесли костыли, и тот же врач-тренер поставил меня