– Полностью с вами согласна, – кивнула Сински. – Зобрист, однако, как и многие трансгуманисты, настаивал на том, что использование всех имеющихся возможностей для улучшения своего вида, в частности, генетической мутации зародышевой линии, является эволюционным долгом человечества. Проблема в том, что генетическое конструирование похоже на карточный домик: каждый ген связан с другими множеством связей, и зачастую мы даже не представляем всего их разнообразия. Изменение одной конкретной черты может повлечь за собой одновременно изменение сотен других, причем не исключено, что с самыми катастрофическими последствиями.

Лэнгдон кивнул.

– Поэтому эволюция и является постепенным процессом.

– Именно! – воскликнула Сински, с каждой минутой проникаясь к профессору все большим уважением. – Мы вмешиваемся в процесс, который занимает миллионы лет. Мы живем в опасное время. Уже сейчас у нас есть возможность задействовать определенные последовательности генов, чтобы наделить потомков повышенной ловкостью, выносливостью, силой и даже интеллектом – по существу, создать расу сверхлюдей. Этих гипотетических, «продвинутых» индивидуумов трансгуманисты считают постлюдьми, которые, по мнению некоторых, и станут будущим нашего вида.

– Звучит зловеще, как евгеника, – заметил Лэнгдон.

От этого сравнения по коже Элизабет пробежали мурашки.

В 1940-х годах нацистские ученые работали над технологией, получившей название «евгеника», которая позволила бы с помощью генной инженерии увеличить рождаемость обладателей определенных «желательных» генетических признаков при одновременном снижении рождаемости обладателей «менее желательных» этнических черт.

Этническая «чистка» на генетическом уровне.

– Определенное сходство есть, – согласилась Сински, – и хотя сейчас трудно представить, как можно создать новую человеческую расу, однако немало отнюдь не глупых людей полагают, что для выживания необходимо заняться этим уже сейчас. Один из спонсоров журнала трансгуманистов «Ч плюс» назвал генный инжиниринг зародышевой линии «первым шагом в этом направлении» и утверждал, что он «олицетворяет собой истинный потенциал нашего вида». – Она помолчала. – Справедливости ради отмечу, что тот же журнал перепечатал статью «Самая опасная идея на свете», опубликованную в журнале «Дискавери».

– Думаю, что разделяю мнение, изложенное в этой последней статье, – заявил Лэнгдон. – Во всяком случае, с социокультурной точки зрения.

– Это как?

– Полагаю, что генетические улучшения, подобно пластической хирургии, будут стоить дорого, верно?

– Разумеется. Далеко не всем по карману усовершенствовать себя или свое потомство.

– А это означает, что узаконенное генетическое усовершенствование немедленно расколет мир на тех, кто может себе это позволить, и остальных. Уже сейчас имущих и неимущих разделяет огромная пропасть, а генная инженерия создаст расу сверхлюдей… Вы думаете, обычному человеку нравится, что миром правит один процент сверхбогатых? А теперь представьте, что этот один процент еще и высшая раса в прямом смысле – они умнее, сильнее и здоровее. И тогда мы имеем все условия для рабства или этнической чистки.

Сински наградила улыбкой симпатичного профессора.

– Вы с ходу уловили главную, по моему мнению, опасность генной инженерии.

– Возможно, но в отношении Зобриста у меня так и нет ясности. Все эти чаяния трансгуманистов направлены на усовершенствование человечества, улучшение его здоровья, излечение от смертельных болезней, продление жизни. А взгляды Зобриста на перенаселение подразумевают уничтожение людей. Разве его идеи трансгуманизма и борьбы с перенаселением не вступают в противоречие друг с другом?

Сински тяжело вздохнула. Вопрос в самую точку, но ответ на него, увы, не сулил ничего хорошего.

– Зобрист искренне верил в идеи трансгуманизма, в улучшение природы человека посредством технологий, но был также убежден, что наш вид вымрет до того, как успеет это сделать. По сути, если не предпринять никаких мер, то из-за перенаселения наш вид исчезнет раньше, чем мы успеем воспользоваться плодами генной инженерии.

Глаза у Лэнгдона округлились.

– И Зобрист решил «проредить стадо»… чтобы выиграть время?

Сински кивнула.

– Он как-то сравнил себя с человеком на тонущем судне, на борту которого количество пассажиров каждый час удваивается. Он изо всех сил старается успеть построить спасательную шлюпку, пока судно не пошло ко дну под тяжестью собственного веса. – Она выдержала паузу. – Он предлагал выбросить половину пассажиров за борт.

Лэнгдон поморщился.

– Подумать страшно.

– Кто бы спорил. Но не сомневайтесь, Зобрист искренне верил, что резкое сокращение населения планеты когда-нибудь войдет в историю как величайший подвиг… как момент истины в вопросе выживания человеческой расы.

– Страшная идея.

– Тем более что у него были единомышленники. Когда он умер, многие стали считать его мучеником. Я не знаю, с кем нам придется столкнуться, когда мы прилетим во Флоренцию, но нам надо соблюдать крайнюю осторожность. Мы будем не единственными, кто постарается найти вирус чумы, и для вашей же собственной безопасности ни один человек не должен знать, что вы в Италии и тоже его ищете.

Лэнгдон рассказал ей о своем друге Игнацио Бузони, специалисте по Данте, который мог бы провести его в палаццо Веккьо после закрытия музея для туристов, чтобы внимательно изучить фреску с надписью «cerca trova».

Сински убрала назад длинные пряди серебристых волос и внимательно посмотрела на Лэнгдона.

– Ищите и обрящете, профессор. Время на исходе.

Потом она прошла в грузовой отсек и принесла оттуда самый надежный контейнер ВОЗ с биометрическим запорным механизмом.

– Дайте мне ваш большой палец, профессор, – попросила она.

Лэнгдон удивился, но протянул руку.

Запрограммировав контейнер так, что открыть его мог только Лэнгдон, Сински вложила в него маленький проектор.

– Считайте, что это портативный сейф, – сказала она с улыбкой.

– А как же знак биологической опасности? – с сомнением поинтересовался он.

– Других у нас нет. К тому же он отобьет охоту у посторонних в нем покопаться.

Извинившись, Лэнгдон поднялся, чтобы размять ноги и наведаться в туалет. Пока его не было, Элизабет попыталась убрать контейнер в карман его пиджака, но тот туда не помещался.

Он не может расхаживать с контейнером у всех на виду. На секунду задумавшись, она снова сходила в грузовой отсек и принесла оттуда скальпель и нитки с иголкой. Ловко разрезав подкладку пиджака, аккуратно сшила потайной карман точно по размерам биоконтейнера.

Когда Лэнгдон вернулся, Сински как раз делала последние стежки.

Профессор замер на месте с таким выражением лица, будто она на его глазах уничтожала «Мону Лизу».

– Вы испортили подкладку моего твидового пиджака?!

– Не волнуйтесь, профессор, – успокоила она. – Я – опытный хирург. И стежки сделаны профессионально.

Венецианский железнодорожный вокзал Санта-Лючия представляет собой невысокое изящное здание из серого камня и бетона. Оно спроектировано в современном минималистском стиле, и единственным украшением фасада служат две крылатые буквы «FS» – логотип Государственных железных дорог Ferrovie dello Stato.

Вокзал расположен в западной оконечности Большого канала, и пассажиры, прибывающие в Венецию на поезде, уже с первых шагов погружаются в неповторимую атмосферу ее красот, шума и запахов.

Первым, что всегда производило впечатление на Лэнгдона в этом городе, был соленый воздух – чистый океанский бриз, приправленный ароматом пиццы без томатного соуса, которую предлагают уличные торговцы прямо у вокзала. На этот раз ветер дул с востока, и в воздухе витал запах дизельного топлива водных такси,