Надо было что-то придумывать… Но что?!
Когда эту бедняжку уволокли в вагон 21-й роты, Гайковский еле сдержался, чтобы не наброситься на этих тварей.
Ему было жалко и девушку, и деньги. Неужто их придется теперь вернуть? Конечно, можно удариться в бега прямо сейчас, но Гайковский нутром чуял: тот человек с черными непреклонными глазами, который ему заплатил, не пошутил. Он расправится и с ним самим, и с его семьей. Гайковский редко видел людей, которые были бы способны внушать такой ужас, как этот невысокий и худощавый человек с густыми бровями, сошедшимися к переносице. Его густые и длинные ресницы были обычно полуопущены, скрывали бритвенное лезвие взгляда, но уж когда этот человек смотрел Гайковскому в глаза, того охватывал нерассуждающий, слепой ужас.
Если что, этот Иванов не просто убьет – он так измучает свою жертву перед смертью, что молить начнешь, чтобы тебе поскорей перерезали горло!
И все же дело было не только в страхе и в жадности. Гайковский недаром был потомком заносчивых польских шляхтичей и задиристых, как петухи, трансильванских гайдуков. Они без всякого душевного трепета облапошили бы в сделке как богатого, так и нищего, как сильного, так и слабого, но только не в том случае, когда залогом сделки служит слово шляхтича или боярина.
Ну и не без трезвого расчета обстояло дело, конечно. Гайковский уже свыкся с мыслью, что, успешно завершив обещанное, он сможет убраться из России, уехав или в Румынию или в Польшу. Если сумеет избежать подозрений, хорошо. Нет – у него хватит денег, чтобы уйти от погони.
Так какая разница, уходить от нее только вместе с матерью и братом или еще взяв с собой девушку, которую вдруг да удастся спасти?
Гайковский знал: если ее отведут в дом Березина, оттуда ей и остальным женщинам путь только в могилу – их судьба давно решена. Ну, других он не спасет, они уже, считай, приговорены, к ним не подобраться, а эту…
После того как он вызвал чекистов на разъезд, сообщив, что солдаты 21-й роты захватили беглую царевну и вместо того, чтобы вернуть под стражу, употребляют ее в своем вагоне почем зря… и неизвестно, то ли уделают до смерти, то ли потом, натешившись вдоволь, отпустят восвояси, – после того, значит, как Гайковский помог эту девушку захватить снова, он стал у чекистов человеком вполне своим. Никто не возражал, когда он шлялся по кабинетам дома на углу Петропавловской и Обвинской, где разместилась пермская чрезвычайка. И это дало ему в нужный момент возможность услышать то, что для чужих ушей не предназначалось, и мгновенно составить план действий.
Времени у него было всего ничего – только пока двое солдат, которые волокли под руки чуть живую «великую княжну», пройдут квартал от Петропавловской до Покровской и повернут налево, к Соликамской. На счастье, на улице стояла тьма кромешная, только позади болтался керосиновый фонарь над крыльцом чрезвычайки.
Гайковский запросто мог бы снять охранников из винтовки – он был метким стрелком, – однако стрельбу непременно услышали бы чекисты, поэтому он взял винтовку за ствол и, как только один из охранников обернулся на его голос, ударил его прикладом в лоб с такой силой, что голова солдата треснула с отчетливым и жутким звуком. Второй охранник даже не успел понять, что произошло: Гайковский мгновенно нанес ему такой же сокрушительный удар.
Оба упали; девушка осела между ними, как куль, но Гайковский не стал ее поднимать, прежде чем не обшарил карманы шинелей и за пазухами обоих солдат. Нашел два куска хлеба, фляжку с водой, кисет и револьвер, что его приятно удивило: не солдатское оружие, не иначе охранник у кого-то его стибрил да утаил. Спрятав все добро в своих карманах, добил обоих солдат, вонзив поочередно каждому штык в сердце.
Резко, кисло запахло кровью; Гайковский нервно сплюнул, но все же подхватил девушку под руку:
– Жива?
Она молчала, часто, судорожно сглатывая; Гайковский попытался заглянуть ей в глаза, но они закатывались, голова запрокидывалась…
Тратить время на то, чтобы привести ее в чувство, было нельзя. Гайковский, стараясь не запачкаться в крови, оттащил тела под забор, чтобы не сразу наткнулись. Потом взвалил девушку на плечи, побежал, как мог быстро, в темноту улиц. Дома стояли вплотную, проходные дворы вокруг чрезвычайки все перегородили, а ему надо было как можно скорей выйти из города и добраться до моста.
Добежал до Пермской, поставил девушку на ноги, прислонив к какому-то забору, всмотрелся в лицо, потом с размаху хлестнул по одной щеке, по другой. Она всхлипнула, но шататься из стороны в сторону перестала.
– Если жить хочешь, беги быстро! – велел Гайковский, хватая ее за руку, и ринулся по Пермской, таща девушку за собой.
Она словно ожила, почуяв свободу, и, как ни удивительно, оказалась легка на ногу и не слишком-то отставала, хотя дыхание ее запалилось быстро: иногда Гайковский слышал задыхающийся хрип за спиной и тогда слегка приостанавливался и даже некоторое время тащил ее за собой.
Скоро, на Биармской, перед ними выросла стена Успенского женского монастыря, и Гайковский приостановился:
– Помолись, если в Бога веруешь, чтобы сил дал.
– Это монастырь? – прохрипела она. – Сюда нас должны увезти, здесь убьют…
– Откуда знаешь? – с ужасом спросил Гайковский.
– Слышала… эта, блондинка из чеки… говорила, – с трудом выдыхала девушка.
– Беда, – пробормотал Гайковский. – Ну что сказать… монашек они разогнали, добро все разграбили, теперь в монастыре расстреливают да там же или закапывают, или за город везут, на Сылву или Чусовую, в болотах топят. Хотя и здесь тоже болотин полно, никуда везти не надо…
У нее громко застучали зубы.
– Их я спасти не смогу, тебя – если Бог даст, так что молись, – повторил Гайковский.
Девушка несколько раз перекрестилась на слабо мерцающие купола, и беглецы поспешили по узкой дорожке, лежащей под монастырской стеной, по-над берегом речки Данилихи.
Перешли железнодорожные пути и двинулись дальше по дорогам среди болот, оставляя слева станцию Заимки и новый железнодорожный вокзал, а справа – Кожевенную улицу.
Вдали громыхнул выстрел, другой… Стреляли там, в центре, где-то в районе Обвинской.
– Зашевелились, – пробормотал Гайковский. – Ну ты вот что… мы опять на разъезд идем на тот же самый, помнишь?
Девушка замерла.
– Не дури! – прикрикнул он. – Иначе Каму не перейти, понимаешь? В другом месте моста нет. Не бойся. Знаю, что ты подумала, да зря. Надо было бы мне тебя спасать, если бы я хотел опять тебя этим сволочам отдать! К тому же двадцать первую роту перевели
