Офелии очень хотелось возразить, что она обладает и смелостью, и пытливостью – на свой манер, – но она воздержалась от ответа. «Становитесь предвестником на службе у города!» – гласило объявление о наборе. Вот и пришел момент настоящего испытания.
– Повиновение.
Леди Септима коротко улыбнулась и кивнула. Интересно, как этой женщине, с таким огненным взором, удавалось наводить на всех леденящий страх?
– Хороший ответ, – сказала она, – но я хотела бы убедиться в его искренности. Встаньте вот тут, – скомандовала она, придвинув табурет к одному из витражных окон лаборатории.
Офелия уже собралась сесть, но Леди Септима жестом остановила ее.
– Нет, не так, стажер! Встаньте на него.
Офелия с трудом, неуклюже взгромоздилась на табурет.
– Прекрасно, – одобрительно сказала Леди Септима. – Вы должны стоять на нем до тех пор, пока не получите разрешение сойти.
– А как же моя тренировка?
– В течение испытательного срока каждый ваш день будет состоять из четырех частей: теории, практических занятий, тренировок и хозяйственных обязанностей. На сегодня с теорией и практикой покончено. А мое задание можете считать тренировкой.
С этими словами Леди Септима выключила вентиляторы и ушла, захлопнув за собой дверь. Офелия осталась одна посреди пробирок, образцов и лабораторных весов, в ослепительном свете, лившемся сквозь витражи. При выключенных вентиляторах помещение мало-помалу превращалось в настоящую парилку. Офелия, долго исполнявшая роль лакея на Полюсе, знала, как трудно целыми часами сохранять неподвижность, но ей впервые довелось стоять вот так, на табурете, где невозможно было размять ноги, сменить позу, перенести вес тела с одной стороны на другую. Мышцы и рады были бы помочь ей удерживать равновесие, но они ужасно болели после ночи, проведенной на голых пружинах кровати, и падения с лестницы. Офелия пыталась сосредоточиться на ярких бликах света, которые скользили по гладким полированным столам лаборатории одновременно с солнцем, плывшим по небосклону, но все ее тело взмокло от пота под плотной одеждой, и вдобавок ей все сильнее хотелось в туалет.
В конце концов она свалилась на пол, а табурет, переняв ее раздражение, внезапно запрыгал по залу, отбивая чечетку.
Офелия посмотрела на его курбеты, и перед ней вдруг пронеслись чередой все ее новые впечатления: Индекс с запретными словами, камера наблюдения в амфитеатре, коллективная память, спрятанная за семью замками в Секретариуме… Бог и Попечители держали великое множество людей – целое человечество – в подчинении, словно неразумных детей.
«Я была лакеем Беренильды, игрушкой Фарука и добычей барона Мельхиора, – снова подумала девушка, усмирив табурет и встав на него. – И сделаю всё, чтобы Леди Септима не помешала мне достичь цели».
Солнце уже клонилось к горизонту и в лаборатории стало темнее, когда наконец открылась дверь. Офелия поморгала, чтобы согнать капли пота, склеившего ее ресницы. Перед ней стояла Элизабет все с тем же бесстрастным выражением обсыпанного веснушками лица.
– Ну как он тебе, твой первый денек? Не надумала уйти от нас, стажерка?
– Не надумала, – хрипло ответила Офелия: от жажды у нее пересохло горло.
– Как командир второго подразделения роты предвестников я разрешаю тебе сойти с этого табурета.
Приказ звучал так напыщенно, что Офелия сочла его насмешкой. Каково же было ее удивление, когда Элизабет протянула ей руку, чтобы помочь спуститься, и дала специально принесенную для нее бутылку с водой.
– Ну вот, это была хорошая новость, – сказала Элизабет, глядя, как Офелия, захлебываясь и кашляя, пьет воду. – А плохая состоит в том, что тебе вынесли порицание за потерю матраса и формы. Это значит, что ты получишь вдвое больше нарядов по хозяйству, чем все остальные.
– Но ведь и матрас, и форму украли!
Элизабет хитро прищурилась.
– Такова традиция. Впредь будешь бдительнее. Да, совсем забыла: тебе пришла телеграмма.
У Офелии заколотилось сердце. Она торопливо развернула листок, который вручила ей Элизабет:
ПОЗДРАВЛЯЮ. АМБРУАЗ.
Она перевернула листок, но на обороте не было ни слова. Говорливый, неистощимый на рассказы Амбруаз ничего не добавил к своему скупому поздравлению. В душе Офелии что-то дрогнуло. Неужели она лишилась единственного друга на Вавилоне?
– Похоже, я делаю ошибку за ошибкой.
Это признание вырвалось у нее помимо воли, пока она ставила на место табурет. Девушка испугалась, что оно вызовет массу нескромных вопросов, но Элизабет не задала ей ни одного. Она уже вынула свой блокнот и начала испещрять его пометками.
– Единственная серьезная ошибка – та, которую нельзя исправить.
Офелия внимательно посмотрела на бледное личико Элизабет, поглощенной своими записями. Она еще не разобралась в ее характере, но эти слова стали самым большим утешением за весь день.
– Элизабет…
– М‑м-м?
– Что случилось сегодня в Мемориале?
– Ах, это? – бросила Элизабет, энергично вычеркивая в блокноте строчку за строчкой. – Miss Сайленс скончалась.
Брови Офелии поползли вверх. Miss Сайленс? Это имя ей что-то смутно напоминало… Неужели та самая мемориалистка с тонким слухом, которая так грубо обошлась с ней, пожелав обыскать ее сумку?
– Ее тело нашли сегодня утром в Мемориале, – продолжала Элизабет. – Я, как всегда, пришла туда, чтобы поработать с моей базой данных, но мне тут же приказали вернуться в Школу. И объяснили, что это просто несчастный случай: мол, miss Сайленс упала с библиотечной стремянки.
– Упала со стремянки? – удивленно переспросила Офелия, ожидавшая чего-то более драматического. – Вот уж действительно не повезло…
Элизабет рассеянно кивнула, покусывая кончик карандаша.
– Да, наверно, miss Сайленс так и подумала за миг до смерти. Я мельком видела ее тело. Но главное – ее лицо… Никогда не думала, что лицо может настолько исказиться от простого падения.
– А как оно исказилось? – шепотом спросила Офелия.
Элизабет приподняла веки; ее взгляд был таким же загадочным, как цифры в блокноте.
– Оно выражало смертельный ужас.
До этого момента Офелия думала, что здешняя жизнь ничем не напомнит ей о Полюсе. Теперь она поняла, что недооценила Вавилон.
Путешествие
Сегодня Мама уложила ее спать еще раньше обычного. Как всегда, дважды измерила ей температуру, дала попить, попробовав перед этим воду в стакане, расчесала ее длинные белые волосы и укутала, спросив, не зябнет ли она. Потом, как всегда, долго стояла на пороге спальни и глядела на нее с какой-то неуверенной улыбкой, пока наконец не решилась открыть дверь и уйти, шелестя платьем.
Теперь Виктория лежала одна, глядя в потолок.
Мама не прикрыла за собой дверь – она никогда ее не закрывала, Мама, – поэтому из гостиной сюда доносились приглушенные голоса. В доме большей частью царила тишина, иногда звучала музыка, но голоса – очень редко.
Виктории совсем не хотелось спать: ей хотелось туда, в гостиную, где голоса. Одеяло так плотно укутывало ее, что она едва могла пошевелить пальцами ног. На ее месте обычная маленькая девочка стала бы брыкаться, плакать и звать Маму, но Виктория была необычной девочкой.
Виктория не плакала. Никогда.
Виктория не ходила. Никогда. По
