Урбанистический пейзаж, детали которого настолько реалистичны, что просто не могли быть придуманы, наглядно напоминает о разрушениях и опустошениях, вызванных губительной силой землетрясения:

А: Настоящая оргия злоключений. Гостиничные неприятности. Планета в разломе.

Б: Мы отплясываем на наших руинах. И вертим задом среди бездумного разгула.

А: Беззаботно топчемся в пьяном угаре, скачем по обломкам, по нечистотам, по нашим мерзостям и нашим отходам[48].

Местами кажется, что напоминание о катастрофе зримо заполняет собой все, даже речь, слова которой, словно рассыпавшийся в прах город, осыпаются, столкнувшись с тем невыразимым, что не может найти место в упорядоченном описании.

Драма заключается не только в разрушении города, в котором очевидно повинны силы земных недр, ее причина обозначена очень точно и даже названа самим поэтом: «Нет света! Никакого света! Чертовски темно! Дурацкие сумерки, сочащиеся через арматуру, разбитую бессовестными подземными толчками»[49].

Тот самый миг, когда земля раскололась, скоротечный и бесконечный одновременно, миг, когда планета заколебалась, восстанавливается при помощи письма, выбора ритма и игры звуков и слов, стремящихся оживить движение, ведущее к разрушению: «Но планета шатается. Планета качается. Планета разрывается. Планета раздирается. Планета спотыкается. Планета оплошала. Планета завихляла. Планета затряслась и зашлась, от ужаса потрясенная и страхом разворошенная. Нет света. Ни единого огонька. Ты не чувствуешь, как земля кренится. Земля склонилась»[50].

Колебания земли продолжаются и после того, как земля раскололась, и выжившие, подобно двум персонажам, чей диалог несет слово поэта, погружаются в мир, где у них больше нет целей, которые помогли бы им выбраться:

А: Послушай, в какую это завальную яму нас занесло?

Б: Понятия не имею. Полностью отрезаны от мира.

Совершенно пропащие.

А: Лишь тени вокруг нас порхают.

Б: Мы слышим крики. Но не видим никого.

А: Спереди сзади.

Справа и слева,

Полверха и полниза.

Головой вниз[51].

Так пьеса пытается заставить зрителя пережить особое головокружение, вызванное землетрясением, головокружение, угрожающее не только физическому здоровью, но и способное полностью уничтожить систему знаков, связывающих нас с миром и дарующих непрочную опору хрупкому чувству нашей идентичности.

По отношению к остальной литературе, посвященной землетрясению на Гаити – среди которой упомянутые выше романы, – пьеса Франкетьена занимает особое место, ибо она написана за два месяца до катастрофы. В момент землетрясения она была не только завершена, но ее уже репетировали на сцене.

Но даже если Гаити, по определению геологов, относится к сейсмической зоне, такой силы землетрясения, как в 2010 году, происходят там далеко не часто[52]. А пьеса-предчувствие Франкетьена тем более поразительна, что она написано незадолго до наступления катастрофы, словно поэт физически ощущал ее приближение.

Таким образом, Франкетьен мог всего лишь обратить внимание на сходство между бедствием, описанным в его в пьесе, и тем несчастьем, которое вскоре постигло его страну, словно между событием и сообщением о нем существовала некая связь. И он не преминул высказаться об обстоятельствах, при которых ему пришлось заранее рассказывать о землетрясении.

На вопрос, как ему пришла в голову идея «пьесы, которая, словно предостерегая, напоминает о трагедии 12 января»[53], Франкетьен ответил: «В ноябре 2009 года ночью меня разбудил загадочный и вместе с тем знакомый голос и попросил меня написать новую пьесу для театра, а именно пьесу об экологии, потому что земле грозит опасность»[54].

А чтобы объяснить совпадения между его пьесой и землетрясением, Франкетьен без колебаний использовал термин «ясновидение», сверхъестественное явление, которое он связывал с традициями культа вуду, оказывающего большое влияние на нравы и менталитет жителей острова: «Мы не впервые сталкиваемся с ясновидением. Многие поэты обладают этой способностью и наделены даром пророчества. Я родился и вырос в таинственной атмосфере религии вуду, которая произвела на меня глубокое впечатление. И хотя я сам не являюсь адептом вудуизма, я признаю важность его вклада в развитие гаитянской культуры, ибо именно культ вуду сформировал нашу культурную матрицу»[55].

Отсылка к вуду – культу, широко распространенному на Гаити, – напоминает о том, что многие писатели, принадлежащие к самым разным культурам, уверены в существовании невидимых явлений, недоступных пониманию разумом. Читая комментарии поэта, не приходится сомневаться, что внутри него происходил некий трансцендентный процесс, таинственным образом открывший ему доступ к событию, которое только должно было произойти: «Со временем пьеса обрела собственные характеристики, собственную поэтическую атмосферу, которые мне очень понравились, ибо, в сущности, меня воодушевляет исключительно поэзия. Трансцендентный характер поэзии позволяет мне посредством метафор выразить то, что я называю эстетикой хаоса, разрухи и неожиданного. Жизнь устроена так, что большая часть явлений не принадлежит к объектам видимого порядка, а представляет собой вещи неосязаемые и нематериальные. Я знаю, что мои размышления могут вызвать смятение в некоторых рационалистических умах. Что ж, мне жаль их!»[56].

Если придерживаться классификации, предложенной выше, то в этом случае мы находимся скорее в рамках события, нежели эволюции, иначе говоря, внутри загадочного явления, значимого, прежде всего, своими последствиями, а не внутри факта, вписанного в непрерывную рациональную последовательность, этапы которой могут быть заранее предугаданы и даже получить научную оценку.

Однако при сравнении с предыдущим случаем, а именно с крушением «Миньонет», становится заметна существенная разница. В то время как По описывал событие, случившееся пятьюдесятью годами позднее, при котором он сам не мог присутствовать, Франкетьен вспоминает одновременно и коллективную, и свою собственную судьбу, ибо он сам является одной из жертв того события, о котором известил, хотя ему повезло и после землетрясения он остался жив.

Случай Франкетьена во многом напоминает те случаи, которые я проанализировал в работе «Завтра уже написано»[57], где представил жизнь и произведения авторов, заранее описавших самое важное событие в их жизни (любовное свидание, несчастный случай, болезнь, смерть…), словно они уже пережили его, а потом нашли в себе смелость рассказать о нем.

Изучая указанные выше случаи, я задавался вопросом, относятся ли они к явлению, которое мы называем самореализующимся пророчеством – пророчеством, субъект которого неосознанно стремится его реализовать, чтобы подтвердить собственное предсказание, – а если относятся, то каким образом писатели подсознательно старались избежать того конца, который они себе предсказали.

Безусловно, случай Франкетьена к таким пророчествам не относится, ибо землетрясение имеет природную причину. С другой стороны, вопрос, поставленный здесь, заключается в том, чтобы узнать, может ли будущее участие писателя в событии сделать его письмо более выразительным и сыграть определенную роль в его поэтическом предвидении. Также есть основания предположить, что сам факт личного участия в событии, как в случае с Франкетьеном, присутствовавшим при катастрофе, увеличивает возможность ее предчувствия и позволяет заранее определить ее знаки-предвестники.

С чем мы имеем дело в настоящем