— Нет.

Женщина змеей вернулась в себя. Морок исчез. Надо же… Если бы не Агата, если бы не свет внутри, что подарило ему это чувство, он бы поверил. Поверил и пополз бы за Невидимкой, таким же склизким гадом — шипеть в подвалах над кристаллами, по капле продавая свою душу за призрачную иллюзию властителя мира. Он спас Агату, а она спасла его от страшной, чудовищной ошибки. От смертельного яда.

— Уведите!

Адель смотрела на бывшего канцлера так долго, что он уже готов был сам опустить глаза, но она отвела взгляд первой. Проиграла. Теперь уж точно. Почему не идут конвойные? Он же позвал!

— Скажи, Эрик. Это из-за нее? — Адель была настолько удивлена, что на какое-то время ее лицо стало… почти детским.

Барон фон Гиндельберг смотрел на эту совсем еще молодую женщину так, как будто видел первые. Она… совсем другая. Без нагловатого прищура, саркастической полуулыбки, с откровенным, ничем не прикрытым страхом в глубине расширенных зрачков. Он вдруг почувствовал вину за то, что сделала война с этой девочкой. Война и он, как ее неотъемлемая часть.

— Из-за нее?

— Да.

— Надо было ее убить… Такая невзрачная, серая мышка. Отобрала у меня всех мужчин.

— Господин барон! — Молодой солдат щелкнул каблуками.

— Где вас носит! Увести.

Наконец-то этот день закончился! Бывший канцлер с наслаждением вышел на улицу. Втянул в себя морозный, свежий воздух.

Солнечный свет слепил, отражаясь от нестерпимой белизны снега. После полутемных помещений заслезились глаза. Вокруг сновали возбужденные предпраздничной суетой люди, хотя до Седьмой ночи оставалось еще почти полмесяца. Может, купить вина? Или… цветы?

Он вдруг понял, что совершенно не знает, что делать. Как это — просто жить? Думать о том, что кто-то, кроме собак, ждет его возвращения. Отмечать праздники. Пирог. Подарки.

— Скажи… У тебя никогда не было ощущения, что ты не умеешь жить?

— Это как?

Курт привлек Эвелин к себе. За окном отеля уже начало светать. Пора уходить. Так долго задерживаться на одном месте опасно. Уставшие от страсти, они курили и пили вино. Странный вопрос. Но это была первая фраза, произнесенная девушкой с тех пор, как она выстрелила. Прямо в сердце противнику. Они ушли. Спаслись.

— Ну… Просто — жить. Переживать из-за погоды. Бояться простуды?

— Гулять с собакой. Читать детям сказки, — продолжил Курт, выпуская дым и улыбаясь.

— Печь пироги. Дарить подарки!

Они передавали друг другу одну папиросу на двоих и придумывали все новые и новые вещи, из которых, по их мнению, складывалась «просто жизнь». Им было хорошо вдвоем. Ее волосы пахли порохом и сладковатым дымом табака.

— Нам пора. — Ему очень не хотелось выпускать ее из объятий, но уже светает.

— Сейчас. Ты так и не ответил.

— Да. У меня было такое ощущение, — он развернул ее к себе и поцеловал, — нам пора.

Мобиль летел по горной дороге, а над горизонтом огромным раскаленным диском вставало солнце. Красное. Как кровь.

— Зачем?

Все это время Эвелин молчала. Он, не отрываясь, смотрел на дорогу и было подумал, что она спит.

— Что?

— Зачем ты крикнул: «Стреляй!» Я восприняла как приказ. Если бы не…

— Я был не прав?

— Курт! Как ты не понимаешь?! Это был чей-то сын. Внук Отец. Любимый…

Он остановился так резко, что мобиль занесло. Еще чуть-чуть, и они могли слететь в обрыв.

— Ты что?! Аааааааа!

От страха она стала кричать, бить его кулаками, задыхаться. Он гладил ее по голове, целовал, уговаривал, а потом взял ее голову в свои ладони и сжал так крепко, как только мог. Она зажмурилась от боли, но он не отпускал, крича ей в лицо:

— Ты тоже чья-то дочь, ты будешь чьей-то матерью, ты моя, понимаешь? Моя возлюбленная, и я не хочу тебя терять. Ты выстрелила только потому, что если бы не выстрелила ты, выстрелили бы в тебя!

— Гав! Гав!

— Гав-гав-гав!

Агата вздрогнула. Она была заплаканная, потому что сама недавно испытала все то, о чем сейчас пыталась написать.

Ее огнестрел был заряжен капсулами со снотворным. А если бы нет? Она бы… выстрелила? А если бы выстрелила… Как? Как бы она с этим жила? А на войне? На войне люди убивают друг друга. И у них нет выбора. Нет капсул с безвредным снотворным…

«Слушай, философ? Вообще-то к тебе пришел любимый мужчина. И не какой-нибудь, а барон! Может, хватит уже самобичеванием заниматься? Может, встретишь? Чай заваришь? Он, кстати, устал. У него был тяжелый день. Очень». — Эльза смотрела на нее с нескрываемым недовольством.

— Не сердись, милая, — Агата поцеловала низерцвейга в черный блестящий нос, — я уже иду встречать твоего хозяина!

Но она не успела. Барон фон Гиндельберг вошел, не снимая пальто, бросил на кровать два каких-то свертка и сгреб любимую в охапку.

— Я соскучился, — выдохнул он после долгого поцелуя, — я так соскучился, что не стал тратить время на поиск цветов.

— Какой ужас! Господин барон, что вы себе позволяете! — Агата притворно нахмурила брови. — Немедленно уходите! И без цветов не возвращайтесь!

— Прости меня, — улыбнулся он, — я купил гранатового вина и сыра.

— Правда?! — Агата, взвизгнув, подпрыгнула от счастья. — Какой ты молодец! Как ты угадал? Так хочется вина и сыра… Но если Касс узнает, что мы с тобой перебиваем аппетит, он очень рассердится.

— Он не узнает. Мы тихонько…

Грон и Эльза переглянулись.

«Слушай, а это не диверсия, часом? Это наш хозяин? Может, личина? Он… ВОШЕЛ В КОМНАТУ В ВЕРХНЕЙ ОДЕЖДЕ! Ты это видела?» — Если бы низерцвейги могли открыть рот от удивления, Грон бы это сделал.

«Это еще не все. Он БРОСИЛ ПАКЕТЫ НА КРОВАТЬ и сейчас на полном серьезе собирается открыть бутылку с вином и покромсать собственноручно карманным ножом сыр!» — Эльза покачала головой.

«ЭТО ЛЮБОВЬ», — хором решили собаки и завиляли хвостами. Потому что