– Теперь волосы, – бросил он. – Причешись. Приведи их в порядок. Не покрывай позором одежду, которую носишь.

Раз уж Комизара заботит моя прическа, подумала я, то вряд ли мне прямо сейчас отрубят голову. Но то, что ему вообще не безразлично, как я выгляжу, казалось странным. Нет, не странным, подозрительным. Дело явно было не в том, что я могу опорочить меховой жилет. Комизар сел на стул Кадена и, пока я расчесывала и заплетала волосы, не спускал с меня глаз.

Он внимательно изучал меня. Не похотливым взглядом, каким постоянно глазел на меня Малик, а холодным, оценивающим, под которым я невольно начинала контролировать каждое свое движение. Он что-то задумал и, глядя на меня, прикидывал, как этого добиться.

Как только я перевязала заплетенную косу, Комизар поднялся и снял с крюка мою накидку.

– Это тебе понадобится, – он набросил накидку мне на плечи и не спеша застегнул пряжку на шее. Костяшками пальцев он скользнул по моей щеке, и я не сдержалась.

– Чем я заслужила столь пристальное внимание?

– Джезелия так недоверчива, – Комизар покачал головой и усмехнулся.

Он поднял мой подбородок, заставив поглядеть ему в глаза.

– Идем. Позволь мне самому показать тебе Венду.

Я не ожидала, что снова проехаться верхом будет настолько приятно. Даже несмотря на то, что мы медленно двигались по извилистым улочкам, мерное покачивание в седле напоминало о просторе, о лугах, о воле – если только мне удавалось не думать о том, кто едет со мной рядом. Комизар заставлял своего коня держаться совсем близко, и я ощущала его внимательный взгляд – и не только на себе. Он цепко оглядывал каждого, кто двигался нам навстречу. На их лицах было написано откровенное любопытство. Все здесь слышали о плененной морриганской принцессе.

– Откинь-ка полы своего плаща. Пусть видят твой жилет.

Я нерешительно покосилась на Комизара, но подчинилась. Увидев, на что Каден потратил его монеты, он явно пришел в гнев, но теперь, кажется, это его забавляет.

Меня выставляли напоказ, хотя я не могла понять, зачем. Чуть больше недели прошло с того дня, когда Комизар заставил меня пройти по Санктуму, на глазах у Совета, босой и полуобнаженной, в рваном мешке, едва ли заслуживавшем называться одеждой. Это было объяснимо: унизить принцессу, лишить ее достоинства, власти. Теперь же все выглядело так, словно мне возвращают отнятое, но в глубине души я знала: Комизар ни за что не откажется от завоеванного, не поделится и крохами власти.

Тебя одобрил и принял клан Меурази. Уж не оказалось ли это одобрение чем-то настолько значимым, что и сам Комизар теперь не знает, как выйти из положения? А может, он просто хочет воспользоваться им для своей выгоды?

Мы петляли по кварталу Светлого Тумана, расположенного в самой северной части города. Здесь Комизар, судя по всему, окончательно расслабился и пришел в хорошее расположение духа. Он переговаривался с торговцами, окликал солдат, даже жалкого метельщика, подбиравшего лошадиный навоз (на просушку: как я уже знала, в Венде нелегко добыть даже дрова, а конский кизяк хорошо горит и дает много тепла).

Мне он сказал только, что мы направляемся в деревушку в часе езды, но зачем нам туда ехать, не объяснил.

В седле Комизар выглядел внушительно, его темные волосы развевались на ветру, черная кожаная форма блестела под пасмурным небом. Он спас Кадена. Я попробовала представить себе, что за человеком он был тогда – сам почти ребенок, – когда подсадил в свое седло избитого мальчика и поскакал, унося его в безопасность. После чего вернулся, чтобы свершить расправу над мучителями Кадена.

– У вас есть имя? – спросила я.

– Имя?

– Которым вас назвали при рождении. Данное родителями. Кроме «Комизара», – уточнила я, хотя считала, что мой вопрос и без того понятен. Видимо, ошибалась.

Он с минуту раздумывал, после чего бросил отрывисто:

– Нет. Только Комизар.

Мы выехали через неохраняемые ворота, оставив позади многолюдные, задымленные, грязные улицы города. Перед нами раскинулись луга, поросшие редкой бурой травой.

– Может, ускоримся? – сказал Комизар. – Мне говорили, ты хорошая наездница. Но, видимо, только когда сзади несется стадо бизонов?

Значит, Гриз и Финч рассказали, как были на волосок от гибели – вместе со мной.

– Обращаться с лошадьми я умею, – ответила я. – Неплохо для принцессы.

Хотя лошадь была мне незнакома, я пришпорила ее пятками и понеслась вперед, надеясь, что она будет мне повиноваться. Услышав, что Комизар скачет по пятам, я припустила еще быстрее. Холодный ветер бил в лицо, кусая мне щеки, и я порадовалась тому, что под накидкой у меня меховой жилет. Комизар не отставал. Оказавшись чуть впереди, он обернулся и слегка придержал коня. В ответ я щелкнула поводьями, и наши кони поскакали рядом, голова к голове. Я чувствовала, что моя лошадь полна нерастраченных сил и рвется вперед, получая от скачки не меньшее удовольствие, чем я сама, и все же я немного сдерживала ее. Пусть Комизар думает, что победил меня. Когда же он меня опередил, я перешла на рысь. Смеясь, он описал вокруг меня круг, лицо его раскраснелось, глаза в густых черных ресницах сияли.

Комизар вновь занял место рядом со мной, и дальше мы поехали не спеша, солдаты держались на небольшом расстоянии сзади. Время от времени нам встречались одинокие лачуги. Вместо дороги среди редкой травы вела едва заметная тропа. Возле крохотных каменных домиков были разбиты палисадники, похожие на заплатки, и паслись тщедушные лошаденки, на ребрах у которых мяса почти не было, так что и волк пробежал бы мимо, не удостоив их вниманием. Суровый, безжизненный пейзаж – удивительно, что кто-то ухитрялся выживать даже здесь. Правда, время от времени попадались оазисы – небольшие рощицы, полоски плодородной, поросшей зеленью земли, а вскоре, преодолев подъем, мы увидели поселение, к которому направлялись. К склону холма, под раскинувшими ветви соснами, лепилась горстка хижин, крытых камышом. В стороне от них тянулся длинный общинный дом, из трубы которого лениво курился дымок.

– Сан-Шевиль, – сказал Комизар. – Жители гор вот в таких селениях – самые бедные, зато самые стойкие из нас. Санктум, пожалуй, можно назвать сердцем Венды, но эти люди – ее остов, хребет. Молва среди горцев расходится быстро. Они – наши глаза и уши.

Я внимательнее присмотрелась к хижинам. В Морригане я, наверное, сотни раз проезжала мимо таких поселений, не замечая. Но сейчас при взгляде на них вдруг будто ощутила какое-то биение – меня настойчиво тянуло туда, сквозь робость и опасения. Моя кобыла забеспокоилась и сбилась с шага, будто тоже что-то почувствовала. Порыв ветра, холодный и сильный, обвил мне шею, и я увидела отверстие –