Я обернулся к Лии. Спокойно, чуть опустив голову, она смотрела в опустевший коридор, вслед взбешенному Малику. В ее сдержанном, безмятежном взгляде я прочел удовлетворение.
– Забери выигрыш, – велел я.
Вдвоем мы вышли из зала и вернулись в мою комнату. Я закрыл дверь, запер ее изнутри и только тогда повернулся.
Лия, стояла лицом ко мне, обхватив себя руками и вызывающе подняв голову.
– Ты совсем рехнулась? – заорал я. – Разве тебе недостаточно, что ненависть к тебе горит в нем ярче тысячи солнц? Неужели обязательно было унижать его перед боевыми товарищами?
Лия смотрела мрачно. Будто не слыша, не спеша отвечать. А когда все же заговорила, голос ее звучал ровно, в нем не было волнения.
– Малик смеялся в тот вечер, рассказывая, как он убивал Грету. Он сознался в ее убийстве. Он сказал, что это было просто. Ее смерть далась ему даром. Он расплатится за нее теперь. И будет расплачиваться, пока я дышу. Каждый раз, как увижу эту самодовольную ухмылку на его лице, я заставлю его платить.
Она бросила свой выигрыш на койку и опять обратилась ко мне.
– Поэтому короткий ответ на твой вопрос, Каден, – нет. Недостаточно. И никогда не будет достаточно.
Глава двадцать седьмая
РейфТеперь я начал понимать, почему службу в армии Свен ставил выше любви. Службу куда проще понять, и в ней намного меньше шансов погибнуть.
Увидев сегодня вечером, как Лия подходит к столу, где множество варваров играли в карты, я растерялся. Потом заметил среди игроков Малика и вспомнил. Игру в карты я всегда предпочту вышиванию. Мои братья завзятые картежники, разве что не шулера – о лучших учителях и мечтать нельзя.
Единственное, что я мог в эти минуты, – сдерживаться, чтобы самому не свернуть ей шею. Но как же тяжело было сознавать, что при мне нет меча, чтобы защитить ее от Малика.
Да, Лия, ты была и остаешься вызовом и затруднением. Но разрази меня гром, если невольно не восхищался ею в этот момент – хотя по шее у меня ручьями тек пот, хотя мысленно я осыпал ее проклятиями. Не это я имел в виду, когда просил ее сидеть тихо. Но слушается ли эта девушка хоть кого-нибудь?
Я бросил свой ремень на сундук. Эта комната действовала мне на нервы. Запах, мебель, мягкий ковер с цветочным орнаментом. Она и впрямь предназначалась для какого-нибудь напыщенного придворного глупца. Я растворил ставни, чтобы впустить свежий ночной воздух.
Мы здесь седьмой день, а от Свена, Тавиша, Оррина и Джеба по-прежнему ни звука. Слишком долго. Я начинал думать о самом плохом. Что если я привел своих лучших друзей в лапы смерти? Я поклялся Лии, что вытащу ее отсюда. Что если я не смогу сдержать клятву?
Не тяни ее за собой… Если у Комизара или Совета возникнет хоть легкая тень подозрения…
Я изо всех сил старался даже не глядеть в ее сторону. За все последние дни нам удавалось лишь переброситься редким словом в зале Санктума – вокруг было слишком много ловивших каждый звук ушей, чтобы мы решились сказать друг другу хоть что-то важное. Я видел, что мое равнодушие начинает ее задевать, но за нами пристально следили, и не один Каден. Все рахтаны тоже наблюдали. Я чувствовал, что им не терпится поймать на лжи одного из нас или обоих. Мы не внушали им доверия. А тут еще Каланта. Я часто видел, как до начала общей трапезы она, стоя в тени у колонны, внимательно всматривается в Лию, а потом резко переводит взгляд на меня. Здесь, в Санктуме, были женщины, но ни одна не занимала сколько-нибудь важного положения – за исключением Каланты. Велика ли ее власть и в чем она – я не знал: сама она отвечала на мои расспросы более чем сдержанно, а больше никто ничего не смог мне о ней поведать, как я ни старался вызнать.
Это, впрочем, не мешало ей пытаться выудить информацию из меня, умело придавая таким разговорам вид легкой, ничего не значащей болтовни. Она поинтересовалась возрастом принца, а потом спросила, сколько лет мне самому. Принцу девятнадцать, ответил я правду на случай, если она это знает, а о себе сказал, что мне двадцать пять, чтобы не наводить на лишние размышления о совпадениях. В действительности у меня никогда не было личных эмиссаров. Я солдат, и мне ни к чему шпионы или посланники, которые бы обстряпывали дела от моего имени. Рассказывая о своей службе как эмиссара, я упирал на корыстные интересы – такой мотив будет вполне понятен Комизару, если Каланта передаст ему наши беседы.
Я ополоснул лицо холодной водой, смыв соленый пот и пытаясь стереть из памяти образ Лии, выходящей из зала с Каденом.
Еще три дня. Так мне всегда говорил Свен. Если думаешь, что дошел до последней черты, выжди три дня. А потом еще три. Случается, что черта оказывается дальше, чем ты мог предположить.
Тогда Свен старался научить меня терпению. Я был желторотым первогодком и никак не попадал на полевые учения. Никто из капитанов не решался подвергать риску единственного сына короля. Те три дня превратились в шесть, потом в девять. В конце концов не я, а Свен потерял терпение сам, привез меня в лагерь и втолкнул в капитанскую палатку, крикнув, что не желает видеть мою рожу, пока ее не украсит пара синяков.
А иногда черта оказывается ближе, чем ты мог предположить.
Здесь, говорю я, прижимая руку к ее ребрам.
И здесь – моя рука ложится ей на грудь.Я даю ей те же наставления, какие давала мне моя мать.Это язык познания, дитя,Древний, как сама вселенная.Это умение видеть не глазамиИ слышать не ушами.Вот так моя мать сумела выжить в те давние годы.Как мы пытаемся выжить сейчас.Доверься силе внутри себя.И настанет день, когда ты научишь тому же свою дочь.Последний завет ГодрельГлава двадцать восьмая
Они не пришли. С самого начала я знала, что шансы невелики, но стоило увидеть Рейфа, как надежда каждый раз вспыхивала с новой силой. Ведь это не простые солдаты, идущие на помощь какому-то принцу и чужой принцессе. Это его друзья.
Надежда – рыбка скользкая, трудно долго удерживать ее в руках, говорила тетушка Хлоя, когда я по-детски тосковала о чем-то несбыточном. Просто держать нужно крепче, возражала своей старшей сестре тетушка Бернетта и поскорее тащила меня прочь. Но иногда надежда все равно выскальзывает из рук, как ни стараешься за нее цепляться.
Мы остались одни. Друзья Рейфа наверняка мертвы. Об этом мне сообщили
