– Эта башня была когда-то выше всех башен в Венде.

– Откуда это известно? – Я окинула взглядом остатки стен, образующие исполинских размеров квадрат. На руинах росли деревья, будто странные скрюченные часовые. Развалины поднимались не выше чем на дюжину футов, а одна стена и вовсе сровнялась с землей. Трудно было поверить, что некогда здесь была башня, возвышавшаяся над городом. – Может, это просто стены какого-то дома.

– Это не дом, – твердо сказал Каден. – И она поднималась в небо на шесть сотен футов.

Шестьсот футов? Как в такое поверить?

– Были найдены бумаги, которые это подтверждают. Насколько удалось расшифровать письмена, это был монумент в честь одного из их вождей.

Я не так уж хорошо знала историю Древних до уничтожения. В Священном писании Морриган об этом почти не говорилось – оно описывало происшедшее после. Мы знали только об их крушении, да еще книжники собрали несколько реликвий, переживших века. Бумажные документы были крайне редки. Бумага очень недолговечна, и, согласно Священному писанию, Древние, пытаясь выжить, пускали ее на растопку, добывая огонь. Жизнь оказалась важнее слов.

Перевести старинные манускрипты почти никому не удавалось. Книжники Морригана годами корпели над их загадками. А венданцы едва могли прокормить своих людей, где тут думать о других языках. Разве могли они справиться с такой непосильной задачей?

Я снова посмотрела на монумент, который, если верить словам Кадена, некогда почти касался неба. Сейчас в нем, сплошь поросшем травой и деревьями, трудно было угадать творение человеческих рук. Памятник вождю? Кого хотели увековечить Древние? Кем бы он ни был, ангел Астер по приказу богов стер его из памяти людей. Я вспомнила о древних рукописях, которые выкрала у королевского книжника, – они остались в моем седельном вьюке, а его, должно быть, продают сейчас где-то на джехендре. Никогда больше мне не увидеть эти бесценные тексты, а я успела перевести только один отрывок из Последнего завета Годрель. Что же, остальные ее слова навсегда потеряны для меня? Наверное, теперь все это уже не важно. Но, бросив взгляд на монумент, я так отчетливо вспомнила несколько переведенных слов, будто сама Годрель прошептала мне их на ухо: То, что вечно. То, что остается. Грандиозный монумент был не из числа таких вещей.

– Есть еще кое-что вон там – посмотрим и будем возвращаться, – сказал Каден.

Я посмотрела туда, куда он показывал. В отдалении светились белизной громадные каменные плиты. Мы подошли, и Каден объяснил, что это только верхняя часть руины – остальное провалилось в туннели, что тянутся под городом. Это были развалины уже не обелиска, а какого-то храма. В центре возвышалась огромная высеченная из мрамора голова и плечи мужчины. Лицо его не было ни совершенным лицом бога, ни идеализированным изображением воина. Все пропорции его удивляли неправильностью: слишком высокий лоб, слишком большой нос, впалые щеки и выступающие скулы – словно ему пришлось голодать. Может быть, потому я и не могла отвести от него глаз – он казался дружеским приветом из прошлого тем, кого он никогда не узнает, тем, кто живет в другом времени, другом мире, но чьи лица обточены тем же голодом и нуждой. Я подошла и провела пальцами по его истрескавшейся скуле, размышляя о том, кем он был и почему Древние хотели сохранить память о нем.

Вокруг на земле лежали обломки окружавшего его храма. На одной из плит была выбита надпись, но время оплавило и унесло почти все слова. Остался только намек на отдельные буквы. Я не смогла прочесть их, но долго водила по ним пальцем, пытаясь запечатлеть в памяти незнакомые линии.

Печаль, сквозившая в покинутой фигуре и навсегда забытых словах, поразила меня. Впервые я думала с благодарностью о часах, проведенных за изучением текстов Священного писания Морригана – истина и история не должны снова кануть в безвестность.

– Нам пора, – окликнул Каден, – обратно мы пойдем другой дорогой, быстро и напрямик.

Отойдя от монумента, я начала озираться, не представляя, куда идти и собираясь следовать за Каденом. Мы столько раз сворачивали по пути сюда, что я совсем запуталась – и вдруг меня будто ударило. Словно кто-то потряс меня за плечи, призывая стряхнуть сон.

Я уставилась на Кадена, поняв, что он затеял.

Он не просто решил доставить мне удовольствие, показав Венду. Все это было частью его плана. По дороге он нарочно менял столько раз направление, чтобы сбить меня с толку – и своего добился. Я понятия не имела, в какой стороне отсюда Санктум. Он не хотел дать мне обвыкнуться на улицах Венды, потому и вел каждый раз по-новому. Все эти резкие повороты, проулки, проходные дворы – не ради того, чтобы скорее добраться. Это помехи мне, чтобы сама я не смогла почувствовать себя уверенно в лабиринте города.

Я крутила головой в разные стороны, пытаясь сориентироваться. Не получилось.

– Ты до сих пор не доверяешь мне, – вздохнула я.

У Кадена потемнели глаза, лицо стало каменным.

– Вся беда в том, Лия, что я слишком хорошо тебя знаю. Я помню, как ты не побоялась попасться под ноги стаду бизонов, только бы убежать от нас. Ты всегда ищешь возможности. В тот день ты чудом осталась жива. Если попытаешься проделать что-то подобное здесь, тебе не выжить. Поверь.

– Пытаться переплыть эту реку? Я не сошла с ума. А что еще я могу сделать?

Он озадаченно посмотрел на меня, будто прикидывая.

– Я не знаю.

В борьбе за выживание нет правил, напомнила я себе, подходя к нему. Каждый шаг пронизывал меня, словно я шла по лезвию ножа, и все же я взяла его за руку и с нежностью сжала. Почувствовала его тепло и силу. Его необъяснимое, сверхъестественное знание.

– А тебе не пришло в голову, что я, может быть, пытаюсь увидеть те возможности, что у меня прямо перед носом, – тихо спросила я, – и не хочу искать ничего другого?

Каден смотрел на меня бесконечно долго. Потом сжал мои пальцы в своей руке и притянул меня к себе. Другая его рука скользнула по моей спине, прижимая так плотно, что между нами было лишь теперь наше общее дыхание, время – и тайны.

– Надеюсь, что это так, – прошептал он наконец, вплотную приблизив лицо к моему, – потом вдруг отпустил меня и напомнил, что пора двигаться в путь.

Глава пятнадцатая

Вода в лохани покраснела. Я отжал тряпку и снова поднес ко рту.

Кажется, больше всех меня ненавидел Ульрикс. Морщась, я дотронулся до рассеченной им губы, потом прижал посильнее, пытаясь остановить кровотечение. Болело все лицо.

Попрощавшись со мной сегодня утром, Комизар поручил одному из своих здоровенных остолопов принести мне еду, однако Ульрикс со своими приспешниками добавили к моему обеду дополнительное