Мне ужасно не хватало компании Дэна Дрешера, и память о его последних минутах переполняла меня страхом, но какие бы светлые воспоминания не закрепились за ним в моей душе, их все равно отравила подспудная горечь. Честно говоря, на той неделе, когда двоюродные братья Дэна приехали продать его дом и пожитки, я боялся, что они решат зайти ко мне, а я не смогу придумать такую отговорку, что не приведет их в замешательство или не обидит. К счастью, в дверь так никто и не постучал.
Несколько следующих лет я потратил, пытаясь занять себя. Если бы кто-то спросил меня раньше, как я представляю себе старость, я бы пустился в рассуждения о наших с Мэри детях и внуках, о каких-нибудь путешествиях в дальние страны или круизе на старую добрую Аляску. В пору после ее смерти я говорил бы о рыбалке с Дэном. Но теперь, когда не стало ни Дэна, ни Мэри, ни рыбалки, я просто не знал, что делать. Я навещал семью и порой виделся с бывшими айбиэмовцами. Навещал Фрэнка Блока, когда жена ушла от него к своему дантисту, но это были скорее сеансы терапии, нежели полноценное общение, и когда Фрэнк женился на вдове-соседке, наши встречи сошли на нет. Я сделал все возможное, чтобы возобновить свой интерес к живой музыке, выезжая в Гугенот и Вудсток и слушая тех, кто играл в местных клубах. Почти всё, что я слышал, звучало искренне, хоть и простовато, и порой, когда хорошенькая певица придвигала к себе микрофон, опускала пальцы на струны своей гитары и начинала петь, я подавался вперед, внимая каждой ноте. Увы, я не был готов к тому, что выход на пенсию дарует мне столь много безотрадно пустого времени, которое нечем заполнить – списали-то меня на десять лет раньше среднего срока, да еще и в относительно добром здравии.
Что касается всего пережитого, я редко к этому возвращался. Но Апофеоз преследовал меня – его огромная тень ложилась на все, что меня окружало. Иной раз мне хотелось даже вернуться к Голландскому ручью и узнать, смогу ли я найти путь обратно к черному океану. Порой любопытство заставляло меня обращаться к семейной Библии и перечитывать кое-что из Книги Бытия и Иова, порой – приводило на страницы книг по сравнительной мифологии, но общей осмысленной картины я так и не сложил. Когда Интернет вошел в моду, я прибег и к его помощи, но единственный сайт, что казался более-менее подходящим по названию и краткому описанию, выдавал ошибку всякий раз, когда я обращался к нему. Но моя жажда знаний оставалась в разумных пределах – я не имел ничего против блаженного неведения. Если бы была надежда, что такая информация послужит практической цели – например облегчению моих кошмаров, – я бы относился к этому по-другому. Но было трудно представить, как то, что я видел, могли излечить хоть какие-то знания, поэтому в конце концов я бросил свои изыскания.
Как будто компенсируя эту неудачу, мой интерес к рыбалке возобновился. Около трех лет назад молодая семья переехала в дом по соседству с моим. Отец, мать и две девчонки – одной пятнадцать, другой десять, явно юные туристки по натуре. Через день или два после их прибытия я заприметил младшую сестру, Сэйди, бежавшую через задний двор с удочкой в одной руке и ящиком для снастей в другой. Примерно в четверти мили позади наших домов был небольшой ручей, сбегавший с Френчмэн-Маунтин и сворачивавший на Сварткил. Как я понял, к нему-то она и направлялась – и, хоть мне и не казалось разумным отправлять ребенка ее возраста в одиночку в лес, еще более неразумно было мне, грязному старикашке, бежать за ней с предостерегающими воплями. У меня сохранился бинокль – его давным-давно купила Мэри, чтобы наблюдать за птицами; почти все время он пылился в шкафу в холле. Откопав его, я стал следить за Сэйди – и так незаметно просидел все те несколько часов, что она прорыбачила у ручья.
Кажется, той же ночью, спроваживая свой мусорный бак к концу дороги, я столкнулся с отцом Сэйди, Оливером, занятым тем же. К тому времени я уже представился соседям и предложил помощь, если таковая будет нужна. Поздоровавшись с Оливером, я спросил, как он с семьей обустроился тут. Он сказал, что все идет довольно-таки хорошо, и я упомянул ненароком, что видел одну из его дочерей с удочкой. Он рассмеялся и сказал, что Сэйди сама не своя, когда дело касается водоемов с рыбой. Я поинтересовался у него, рыбачит ли он.
– Не так много, как следовало бы, – признался он, – но Сэйди рада отдуваться за меня. Рыбалка – это ее страсть.
– Надо же, я и сам иногда закидываю удочку, – сообщил я. – Если у вас или у дочери будут какие-то вопросы насчет местной водной фауны – обращайтесь, с радостью поделюсь всем, о чем знаю.
Оливер поблагодарил меня – с легким, правда, недоумением, что, возможно, означало, что я показался ему чересчур навязчивым.
На следующий день, однако, ко мне в дверь постучались, и, когда я открыл ее, моим глазам предстали Сэйди и ее мать, Рона. Последняя несла тарелку со свежеиспеченным шоколадным печеньем. Она сказала, что ей очень неловко беспокоить меня, но отец Сэйди сказал ей, что я знаю много о рыбалке в этом районе, и ее дочь настояла, чтобы они пришли и пообщались со мной. Она позвонила бы мне, но их телефон еще не успели подключить, и в любом случае они не знали мой номер. Она надеялась, что угощение сгладит неожиданность визита, и что я стравлю пару рыбацких баек ее неугомонной дочке.
Ну и, само собой, тебе любопытно узнать, что это за странный старикан такой обитает по соседству, подумал я, но вслух, конечно, не сказал. На благоразумие и интерес Роны глупо было обижаться. Извинившись за беспорядок в доме – не такой уж, к слову, и заметный, – я придержал дверь и пригласил их внутрь. Отец Сэйди не шутил насчет ее страсти к рыбалке. Весь следующий час она осыпала меня дотошными расспросами о том, какая рыба водится в здешних водах, перемежая рассказами о собственных подвигах с удочкой и катушкой на их старом месте, в Миссури. Когда тарелка с печеньем наполовину опустела, Рона объявила, что им с Сэйди уже пора – еще много чего предстоит распаковать и расставить, – и, хоть дочурка и уперлась, я сказал ей, что маму лучше слушаться,
