– Знаю, – кивнул Беокка.

– Тогда пусть она грешит сколько угодно, если это поможет обеспечить безопасность Уэссекса.

– Мне так и передать королю?

Я расхохотался:

– Так и передай. И передай ему еще кое-что. Скажи, чтобы он убил Этельвольда. Без жалости, без родственных сантиментов, без христианского милосердия. Пусть отдаст мне приказ, и с ним будет покончено.

Беокка покачал головой.

– Этельвольд глупец, – осторожно проговорил он, – причем по большей части пьяный глупец. Он заигрывает с данами, мы не можем этого отрицать, но он признался королю во всех своих грехах и был прощен.

– Прощен?!

– Вчера ночью, – поведал Беокка, – он лил слезы у постели короля и клялся в верности его преемнику.

Я не мог не рассмеяться, правда, смех получился грустным. Итак, в ответ на мое предостережение Альфред вызвал к себе предателя и поверил в ложь этого недоумка.

– Этельвольд попытается вернуть трон, – попробовал убедить я священника.

– Он поклялся в обратном, – с горячностью произнес Беокка. – Он поклялся на перышке Ноя и на перчатке святого Седда[10].

Предположительно, перо принадлежало той голубке, которую Ной выпустил с ковчега в те дни, когда небеса разверзлись и обрушили на землю такие же потоки воды, как сейчас. Это перо и перчатку святого Альфред ценил превыше остальных реликвий, поэтому он, без сомнения, поверил бы всему, что было бы подтверждено клятвой на этих предметах.

– Не верьте ему, – предупредил я, – убейте его. Иначе он создаст множество проблем.

– Он принес присягу, – возразил Беокка, – и король верит ему.

– Этельвольд – жалкий предатель, – настаивал я.

– Он просто глупец, – беспечно произнес Беокка.

– Но честолюбивый глупец, к тому же у этого дурака есть все законные права на престол, которыми он обязательно воспользуется.

– Он стал добрее, исповедался, ему отпустили грехи, и Этельвольд раскаялся.

Какие же мы идиоты. Я вижу, как совершаются те же ошибки из эпохи в эпоху, из поколения в поколение, и все равно мы продолжаем верить в то, во что нам хочется. В ту темную, пронизанную дождем ночь я повторил слова Беокки:

– Он стал добрее, исповедался, ему отпустили грехи, и Этельвольд раскаялся.

– И они поверили ему? – бесстрастно произнесла Этельфлэд.

– Христиане дураки! Они готовы верить чему угодно.

Она пихнула меня под ребра, и я ойкнул. Дождь стучал по крыше Святой Хедды. Конечно, мне не следовало бы быть здесь, но аббатиса, дражайшая Хильд, делала вид, будто ничего не знает. Я находился не в самом монастыре, где обитали сестры, а в одном из зданий, стоявших во внешнем дворе, куда пускали мирян. Здесь располагались кухни, где готовили еду для нищих, больница, где эти нищие умирали, а еще мансарда, где содержали мою возлюбленную. Комнатка была маленькой, но не лишенной уюта. Этельфлэд прислуживали горничные, но сегодня им было велено ночевать в кладовых внизу.

– Мне донесли, что ты ведешь переговоры с данами, – сказала Этельфлэд.

– Я действительно их вел. С помощью Вздоха Змея.

– А еще ты вел переговоры с Сигунн?

– Да, – подтвердил я, – и с ней все в порядке.

– Один бог знает, почему я люблю тебя.

– Бог знает все.

На это ей сказать было нечего, и она просто молча лежала рядом со мной, укутав голову и плечи в овечье одеяло. Ее золотистые волосы касались моего лица. Этельфлэд была старшим ребенком Альфреда, и я видел, как она из девушки превратилась в женщину, как радость на ее лице сменилась горечью, когда ее отдали в жены моему кузену, как эта радость вернулась. Ее внешность отличали голубые глаза с коричневыми крапинками и маленький вздернутый носик. Я любил это лицо, и сейчас на нем отражалось беспокойство.

– Тебе надо поговорить со своим сыном, – сказала она голосом, приглушенным одеялом.

– Утред несет какую-то благочестивую чушь, так что я предпочту пообщаться с дочерью.

– Она в безопасности, и твой другой сын тоже, оба в Сиппанхамме.

– А Утред почему здесь? – спросил я.

– Так пожелал король.

– Они делают из него священника, – сердито произнес я.

– А из меня хотят сделать монашку, – так же сердито сказала она.

– Неужели?

– Епископ Эркенвальд наложил на меня обет, я плюнула ему в лицо.

Я стащил с ее головы одеяло.

– Они и в самом деле пытались?

– Епископ Эркенвальд и моя мать.

– И что случилось?

– Они пришли сюда, – безразличным тоном начала рассказывать она, – и потребовали, чтобы я прошла в часовню. Епископ Эркенвальд что-то долго и раздраженно говорил по-латыни, потом протянул книгу и велел мне положить на нее руку и поклясться выполнить только что прочитанный им обет.

– И что ты сделала?

– Я же сказала: плюнула ему в лицо.

Я некоторое время лежал в полном молчании.

– Наверное, их уговорил Этельред, – предположил я.

– Я знаю, что он хочет отодвинуть меня в сторону, но мама утверждала, что таково было желание отца – чтобы я приняла обет.

– Сомневаюсь в этом, – покачал головой я.

– В общем, они вернулись во дворец и объявили, что я приняла обет.

– И поставили караул у дверей, – съязвил я.

– Думаю, это для того, чтобы не пускать тебя, – возразила Этельфлэд. – Но ты говоришь, что караульных нет на месте?

– Нет.

– Значит, я могу уйти?

– Вчера ты уходила.

– Люди Стеапы сопроводили меня во дворец, – напомнила она, – а потом привели сюда.

– Сейчас караула нет.

Она задумалась, нахмурившись.

– Жаль, что я не родилась мужчиной.

– Я рад, что ты родилась женщиной.

– Я была бы королем, – сказала она.

– Из Эдуарда получится хороший король.

– Это верно, но он бывает нерешительным. Из меня король был бы лучше.

– Да, – подтвердил я, – это точно.

– Бедняга Эдуард, – сказала Этельфлэд.

– Бедняга? Он скоро станет королем.

– Он потерял свою любовь, – пояснила она.

– А дети живы.

– Дети живы, – подтвердила она.

Наверное, из всех своих женщин я больше всего любил Гизелу. Я до сих пор по ней тоскую. Однако из всех моих женщин Этельфлэд по духу мне ближе всего. Она думает, как я. Иногда я начинаю что-то говорить, и она заканчивает предложение за меня. Бывает, что нам достаточно посмотреть друг на друга, и мы знаем, что каждый из нас думает. Этельфлэд стала мне верным другом.

В определенный момент день Тора перешел в день Фригг. Фригг – жена Одина, богиня любви и семейного очага, и в течение всего ее дня дождь лил не переставая. После полудня поднялся ветер, он набрасывался на крыши домов и злобно швырял в лица струи воды. Вечером этого дня король Альфред, правивший в Уэссексе двадцать восемь лет, умер на пятидесятом году жизни.

На следующее утро дождь прекратился, а ветер стих. Винтанкестер погрузился в молчание, тишину нарушал только визг свиней, крики петухов, лай собак да стук сапог часовых, вышагивавших по крепостному валу. Люди словно оцепенели. К середине утра зазвонил колокол, его нечастые единичные удары разносились над городом и улетали в долину, к залитым водой лугам, и возвращались обратно глухим гулом. Король умер, да здравствует король.

Этельфлэд захотела помолиться в часовне для монахинь, и я, оставив ее в Святой Хедде, отправился по тихим улицам