— За горами, что на западе, есть протянувшаяся в северном направлении долина, и там можно обосноваться.
Как только эта женщина кончила говорить, она тотчас стала невидима. Мирянин понял, что это было наставление бодхисаттвы Авалокитешвары[293]. Поэтому он отправился на равнину Сонопхён, пришёл на то место, где прежде Чачжан построил хижину, и поселился там. Однажды пять каких-то монахов-бхикшу[294] явились в его келью и спросили:
— А где у тебя лоскут оплечья-кашая[295], который ты принёс сюда?
Мирянин растерялся, и монахи пояснили:
— Это и есть то самое перо, которое ты подобрал и сквозь которое смотрел на людей.
Тогда мирянин вынес это перо и показал им. Монахи тотчас приложили перо к дыре, которая образовалась на оплечье. Оно точно подошло к прорехе — и вдруг превратилось из пера в кусок ткани. Лишь только мирянин распростился с этими пятью монахами, как сразу понял, что они были «превращёнными телами» Пятичастного собрания совершенных[296].
На том месте, где стоит монастырь Вольчжонса, первым построил хижину Чачжан. Следом пришёл и поселился там мирянин-домохозяин Синхё. Затем на эту гору явился последователь Помиля[297] по имени Сини, чтобы упражняться в самоограничении-дхута[298]. Основав скит, он стал в нём жить. Потом в тех краях обосновался некий старец из монастыря Судаса. Так постепенно на этом месте вырос большой монастырь. Находящиеся в монастыре изображения Пятичастного собрания совершенномудрых, а также девятиярусная каменная пагода — всё это следы тех самых совершенномудрых, о которых шёл рассказ.
Гадатели-геоманты утверждают: «Среди знаменитых гор в нашей стране эта земля наиболее благоприятная. Это место, где долго будет процветать Закон Будды».
Наставник Чонсу спасает замерзающую женщину
Перевод Ю. В. Болтач
В эпоху сорокового правителя Силла государя Эчжана (800–809) в монастыре Хваннёнса жил некий монах-шрамана[299] Чонсу. Однажды зимой выпал глубокий снег. Когда уже стемнело, Чонсу, возвращаясь из монастыря Самнанса, проходил около монастыря Чхономса и за воротами обнаружил какую-то безродную женщину-нищенку. Замерзая, она лежала в снегу и была на грани смерти. Наставник, увидев это, пожалел её. Он её крепко обнял и очень долго согревал, пока не вернулось к ней дыхание. Тогда он снял с себя одежду, чтобы укрыть женщину, и, раздетый, убежал в свой монастырь. А там укрылся сплетённой травой и так провёл ночь.
В полночь во дворе покоев государя голос с неба возгласил:
— Монаха-шрамана Чонсу из монастыря Хваннёнса надлежит возвести в звание «наставника государя».
Государь немедленно послал людей проверить это. Разобравшись в этом деле, они подали доклад. Государь с уважением и почтением встретил Чонсу и ввел в дворцовые покои. Издав указ, сделал этого монаха «наставником государства».
Хетхон укрощает дракона
Перевод А. Ф. Троцевич
О семье Хетхона ничего не известно. В те времена, когда он был мирянином-простолюдином, его дом стоял у входа в деревню Ынчхондон, что на западном склоне горы Намсан. Однажды он отправился на речку, которая текла на восточной стороне его дома, и там, поймав выдру, убил её, а кости выбросил в саду. На другой день кости исчезли. Он пошёл по кровавому следу и обнаружил, что кости возвратились в свою нору и сидят там на корточках, обнимая пятерых детёнышей. Увидев такое, он был поражен, долго не мог прийти в себя и, потрясённый, только топтался на месте. Вскоре он оставил мирскую жизнь, покинул дом и, переменив имя, стал называться Хетхон.
Хетхон отправился в Китай, чтобы представиться Увэю Трипитаке[300] и попросить растолковать ему учение. Увэй ответил ему на это:
— Способен ли человек из варварских земель проникнуть в сущность учения? — и отказался открыть для него врата учения.
Хетхон не мог так легко отказаться и уйти. Три года он упорно трудился, но всё-таки не получил дозволения. Хетхон рассердился и тут же в зале поставил на голову жаровню. Через мгновение кожа на макушке лопнула от жара и раздался громоподобный рёв. Трипитака, услышав крик, тотчас пришёл и, увидев, что произошло, снял с головы у него жаровню и рукой погладил израненное место, а после прочёл заклинание, раны зажили, и всё стало как прежде. Остался лишь один изъян — знак в виде иероглифа «царь», потому его и прозвали царем-монахом. Трипитака оценил его способности и передал ему сокровенные знания.
А в это время заболела принцесса из императорского дома. Государь Гаоцзун[301] обратился с просьбой к Трипитаке, а тот порекомендовал вместо себя Хетхона. Хетхон, получив приказание, явился в особые покои. Там он взял одну мерку белых бобов, произнес заклинание в серебряный сосуд, и белые бобы превратились в божественных воинов в белых доспехах, но они не сумели изгнать нечисть. Тогда он взял мерку черных бобов, проговорил заклинание в золотой сосуд. Бобы превратились в божественных воинов в черных доспехах. Тогда Хетхон приказал объединиться двум цветам и изгнать нечисть. Тут вдруг выскочил черный дракон, и болезнь тотчас прошла.
Дракон разозлился на Хетхона за то, что тот его изгнал, явился в родное царство Хетхона и, поселившись в лесу Мунин, стал вредить людям с особой жестокостью. Тогда послом в Китай направили Чон Кона. Он встретил Хетхона и сказал ему:
— Изгнанный вами злой дракон явился в наше государство и творит зло. Быстрее отправляйтесь на родину и уничтожьте его!
На втором году правления под девизом Линь-дэ[302], в год ыльчхук, Хетхон, вернувшись вместе с Чон Коном в своё царство, выгнал этого дракона. Тогда дракон, досадуя на Чон Кона, залез в иву, которая росла у Чона за воротами его дома. А Чон ничего про это не знал и очень любил иву за её густую зелень.
Тут неожиданно скончался государь Синмун[303], и на престол вступил Хёсо. Когда начали сооружать государеву усыпальницу, принялись за расчистку дороги к погребению, а дорога пролегала как раз там, где росла ива семьи Чон. Чиновник решил срубить эту иву, но Чон разозлился:
— Лучше мне голову отрубите, а дерево не трогайте!
Чиновник тут же доложил государю, и государь, придя в великий гнев, приказал:
— Чон Кон, полагаясь на волшебную силу монаха, замыслив непослушание, пренебрегает приказом государя. Он заявил: «Пусть мне отрубят голову!» Прекрасно! Так и поступите!
Чона казнили, а дом
