Заявление должно быть обоснованным:
«Не хочу жить, потому что болезнь, финансовая катастрофа, потому что уныние, пресыщенность, потому что предал отец, сын, друг. Прошу провести процедуру в течение недели, без проволочек».
Кто-нибудь собирал истории и переживания, признания, письма, дневники в лагерях, тюрьмах, у заключенных, живущих под угрозой смертного приговора, накануне тяжелой битвы на фондовых биржах и в игорных домах?
Заявление принято. Формальности завершены. Начинается дознание по образцу судебного.
Медицинский осмотр. Советы психолога. Возможно, исповедь или психоанализ.
Дополнительные беседы со свидетелями.
Определение и перенос сроков.
Специалисты и эксперты.
Отказ или приостановление исполнения решения.
Или эвтаназия на пробу. Бывает же, что человек, один раз попробовавший чар и роскоши самоубийства, не возобновляет потом таких попыток до глубокой старости.
Говорят, что одно из испытаний при посвящении во франкмасоны как раз и состоит из попытки такого неудачного прыжка в неведомое.
Место совершения. Это уже мое изобретение: по истечении пресекательного срока.
Или же:
– Езжай туда-то и туда-то – там ты получишь желаемую смерть.
– Ты получишь то, о чем просишь, через десять дней, в такой-то час утра или вечера.
«Просим властей предержащих оказывать помощь предъявителю сего на суше, воде и в воздухе».
Все выглядит так, словно я шучу. Нет, не шучу.
Есть вопросы, которые, словно кровавые лохмотья, лежат поперек тротуара. Люди переходят на другую сторону улицы или отворачиваются, чтобы не видеть.
Я поступаю точно так же.
Там, где речь идет о принципах, а не об умирающем от голода нищем, там нельзя. Это не один или сто нищих в тяжкий год войны, но миллионы людей в течение многих столетий.
Здесь нужно прямо в глаза.
Моя жизнь была трудной, но интересной. Об этом я как раз в юности просил Бога:
– Дай мне, Боже, тяжелую жизнь, но прекрасную, богатую, возвышенную.
Когда узнал, что о том же просил Словацкий, мне стало неприятно, что это не я придумал, что у меня был предшественник108.
Когда мне было семнадцать лет, начал писать роман Самоубийство. Герой ненавидел жизнь, боясь безумия.
Я панически боялся сумасшедшего дома, куда моего отца несколько раз направляли.
И вот я, сын сумасшедшего. Стало быть, отягощенная наследственность.
Уже пару десятков лет и посейчас эта мысль временами терзает меня.
Я слишком люблю свои безумства, чтобы не пугала меня мысль, что кто-то против моей воли будет пытаться лечить меня.
Здесь я должен написать: часть вторая. Нет. Это все вместе, только речи у меня многословные. Но я не умею говорить лаконично.
* * *15 июля 1942 года. Неделя перерыва в дневнике, совершенно ненужного
Со мной такое бывало, когда я писал Как любить ребенка. Были времена, когда я писал на постое, на лугу, под сосной, на пне. Все важно, и если я не запишу все это, то забуду. Невосполнимая потеря для человечества.
Иногда не писал по месяцу: зачем валять дурака? Мудрые вещи знают сотни людей. Когда придет пора – тебе скажут, что важно, введут тебя в жизнь. Не Эдисон109 изобретал свои приборы – они словно висели на веревке, как белье сушится на солнце. Он только снял их со шнура.
Точно так же – Пастер, точно так же – Песталоцци. Это все уже есть, нужно только высказать.
И так в каждом вопросе.
По чистой случайности этот, а не тот первым шагает в горние выси.
Я долго не мог понять, чем сегодняшний сиротский приют отличается от других, от прежнего нашего.
Детский дом – казармы. Знаю.
Детский дом – тюрьма. Да.
Детский дом – улей, муравейник. Нет.
Детский дом теперь стал домом престарелых. У меня в изоляторе сейчас семь постояльцев, из них трое новеньких. Возраст пациентов – от семи лет до Азриила шестидесяти лет, который постанывает, сидя на кровати, свесив ноги, опираясь на подлокотник кресла.
Утренние разговоры детей – результаты измерения температуры. Сколько у меня, сколько у тебя. Кто чувствует себя хуже. Как кто провел ночь.
Санаторий для капризных, влюбленных в свою болезнь богатых пансионеров.
Леон в первый раз в своей жизни упал в обморок. Теперь допытывается, что такое с ним приключилось.
Дети бродят по дому. Нормальная у них только кожа. А под ней скрываются усталость, уныние, гнев, бунт, недоверие, обида, тоска.
Болезненная серьезность их дневников. В ответ на их откровения я делюсь своими с ними на равных. Совместный наш опыт – их и мой. Мой, возможно, более водянистый, разбавленный, а кроме этого – все то же самое.
Вчера я понял, пока считал по головам персонал с улицы Дзельной, суть их солидарности.
Они ненавидят друг друга, но никто не позволит хоть пальцем тронуть другого.
– Не лезь к нам. Ты чужой, враг. Если даже что-нибудь полезное нам сделаешь, так и то лишь для виду и нам во вред.
Умерла самая самоотверженная сиделка. Виттлинувна110. Туберкулез.
Рундо111 – Виттлин. Две: школа – изолятор. Растворяется «соль земли», остается навоз.
Что из него вырастет?
«Труднее хорошо прожить день, чем написать книгу»112.
Каждый день, а не только вчерашний, это книга – толстая тетрадь, глава, которой хватит на годы.
Как невероятно долго человек живет.
Цифры Писания – не нонсенс: Мафусаил действительно жил около тысячи лет.
* * *1942 год. В ночь на 18 июля
В первую неделю последнего пребывания в летнем лагере в Гоцлавеке – потому что ели хлеб неведомого состава и выпечки – коллективное отравление детей и части персонала.
Диарея. Кал кипел в горшках, на поверхности смолистой жидкости образовывались пузыри, которые, лопаясь, источали сладковато-гнилостный запах, терзая не только обоняние, но проникая в горло, глаза, уши, мозг.
Сейчас нечто подобное, только рвота и водянистый стул.
В течение ночи мальчики потеряли восемьдесят кило, примерно по килограмму на каждого, девочки – шестьдесят кило (чуть меньше).
Желудочно-кишечный тракт у детей работает под высоким давлением. Как мало нужно, чтобы спровоцировать катастрофу. Может, противодизентерийная вакцина (пять дней назад), может, молотый перец, добавленный по французскому рецепту к несвежим яйцам пятничного «паштета».
Наутро вес у мальчиков не возместил потерь ни на килограмм.
Помогал я этим стонущим от боли и страдающим от рвоты почти в темноте – известковая вода (разведенный зубной порошок) в любых количествах, кто сколько хочет, кувшин за кувшином. Кроме того, некоторым – наркотик (от головной боли), наконец, для персонала, экономно, – морфин.
Один укол кофеина из-за обморока у истеричного нового воспитанника. Его мать, страдающая выпадением изъязвленного кишечника, не решалась умереть, пока не отдаст мальчика в интернат.
Мальчик не решался уходить в интернат, пока мать не умрет. Наконец он сдался. Мать успешно умерла; ребенок страдает укорами совести. В болезни он подражает матери: стонет (кричит), что ему больно, что душно, потом – что ему жарко, наконец, что умирает от жажды:
– Воды!
Я хожу по палате. Превратится ли эта истерика в коллективную истерию? Могло быть и так!
Победило доверие детей к
