Ступенька за ступенькой растворялась лестница на чердак. Шкету стало тяжело дышать. Прогоняя хмель, крепла вонь. Чернильная река поднималась, а вместе с ней что-то еще. Оно на мгновение вынырнуло из укрытия — неправильное, нескладное, огромное.
Пальцы не слушались, но Шкет все же нащупал в кармане зажигалку. Он вытянул руку вперед и надавил на кнопку.
Щелк.
В маленьком кусочке света Шкет успел разглядеть поросшее мхом лицо. Зажигалка чуть не выпала из руки. Пламени не хватило надолго, и спустя несколько секунд все пространство заволокло тьмой. Лицо было в паре метров от Шкета, а за ним… болотного цвета туловище, вросшее в стены и потолок.
Щелк.
Никого, только юркие тени на осколках пола. Огонь вновь потух, и что-то дернуло Шкета за ноги. Отсчитав копчиком несколько ступенек, он вырвался и стал ломиться в чердачную дверь. Шкет ее не видел, он не видел вообще ничего, словно ему вырвали глаза. А вот запах он чуял, и от одного этого заплесневелого духа в тощем животе переворачивались внутренности. Сжимая зажигалку, Шкет повернулся к лестнице. Казалось, тьма залезла в каждый кусочек этого здания, в каждую щель, а теперь решила поселиться и в нем. Руки тряслись, зажигалка в ладошке приросла к коже. Шкет нащупал кнопку, но выпустить наружу огонь не хватало духу. Он знал, что увидит в неровном свете, знал, что никогда больше не покинет этот дом. Шкет знал, что прямо сейчас умрет.
В лицо дунула теплая волна гнили, что-то коснулось плеча. Шкет последний раз в жизни поднял зажигалку.
Щелк.
Чисть (наблюдатель Дарья Зарубина)
— Люсён, мне очень-очень нужно, чтоб ты приехала.
Голос у Лерки был такой, что у меня сердце скатилось в пятки.
— Что случилось? Валерия, хватит меня пугать!
— Ты приезжай, ладно, — повторила Лерка мертвым голосом.
Я схватила такси, внутренне готовясь к худшему, и совершенно не в силах представить, в чем это худшее могло заключаться. Лерка жила одна, ни с кем не встречалась и была такой лентяйкой и пофигисткой, что привести ее в настолько угнетенное состояние могло лишь что-то поистине ужасное.
Я, в отличие от нее, никогда не отличалась слоновьим спокойствием, поэтому за двадцать минут пути так себя накрутила, что готова была увидеть заляпанные кровью стены, разбросанные повсюду вещи и порубленные на куски тела Леркиных соседей, которые та неумело толкает в черные мешки для мусора.
Я так качественно приготовилась закричать от ужаса, что даже открыла рот, когда Лерка молча впустила меня в квартиру — и осталась стоять с открытым ртом.
По счастью, трупов и крови не было. Но это было не так удивительно. Не было груд барахла. Не было заваленных одеждой стульев, брошенных где попало чулок и трусиков. В мойке не оказалось ни одной грязной тарелки, и сама мойка и — о, ужас! — электроплита сияли чистотой.
— Лазарева, тебя похитили инопланетяне? Подменили? Или ты завела мужика, и он наконец научил тебя «пылюку вытирать»? — брякнула я первое, что подсказала фантазия.
Лерка, бледная, с темными кругами под глазами, смотрела на меня с отрешенной ненавистью.
— Если ты сейчас прохрипишь: «Мозги!», я закричу и убегу, — предупредила я, надеясь, что Лерка наконец скажет хоть что-то, чтобы я удостоверилась, что она живая. Видок молчащей, бледной до синевы Лерки в чисто убранной квартире вызывал самые тревожные мысли.
— Дура ты, Люсёна, — выдавила подруга. Пошатнулась, прислонилась к стене. — Какой мужик, какие мозги! Прокляли меня, — и в ответ на мой удивленный взгляд добавила, — вот этим всем и прокляли.
Я поставила сумку на пол, бросила на столик у зеркала шарф и, скинув у двери туфли, прошла к плите, где стоял отдраенный до блеска Леркин стальной чайник. Рядом на идеально чистой белоснежной салфетке стоял заварочный чайничек.
— В смысле? Давай ерунды не будем говорить. Чайку врежем, и расскажешь, кто тебе такую чистоту навел. Может, я бы тоже к себе наняла. А то моего благоверного никто что-то никак чистотой не проклянет. Устала за ним грести.
— Навел чистоту… — явно не вслушиваясь в мои слова, повторила Лерка. — Только не мне, а на меня. Как порчу.
Я почти силой усадила ее на стул. Засыпала чай в совершенно чистый чайничек, залила шепчущим кипятком. Несколько капель свежей заварки упали на стол, но, когда я поставила перед дрожащей Леркой чашку и повернулась, чтобы вытереть их, от капель не осталось и следа.
— Когда ты успела? — я и сама не знала, каким должно быть окончание фразы. Что «когда»? Когда успела вытереть капли или когда стала настолько повернутой на уборке?
— Это не я, — мрачно сообщила Лерка, словно к чему-то прислушиваясь. Я тоже невольно замерла, оглядывая с тревогой ее небольшую квартиру-студию, где все было как на ладони. Видимо, я побледнела, потому что Лерка вскочила и подставила мне стул.
— Сумка… Шарф… — Мысли прыснули врассыпную. Моя сумка, которую я только что бросила на пол, аккуратно стояла, застегнутая, на открытой полочке в шкафу, а шарф переместился с тумбочки на вешалку. Туфли кто-то задвинул под обувницу, идеально симметрично.
— Только не кричи. Он не любит, когда кричишь, — глухо подсказала Лерка. — Он от этого начинает двигать мебель и мыть плинтус.
— Это бара… домо… — никак не получалось подобрать правильное слово. Барабашка стучит и пугает. Домовой, конечно, приглядывает за домом, но… это все домашняя нечисть. А тут какая-то… чисть.
— Не знаю, кто. Я тоже думала, домовой. Он сначала нормальный был.
— Был? Хочешь сказать, это у тебя давно? Мы ж неделю назад виделись!
— Ну, я раньше, когда что-нибудь найти не могла, говорила в шутку… — Лерка смущенно замялась. — Ну… говорила, барабашка, поиграл и отдай.
— Часто говорила? В твоем-то бардаке, — я достала из бара начатую бутылку коньяка и плеснула обеим в чай.
— В общем… да. А потом вещи стали не пропадать, а как бы… находиться. То есть, например, ищу ключи там, где бросила, а потом раз — они на гвоздике для ключей. А я их туда никогда не вешаю. Мама вешала. Отец вешал. А я так и не научилась. Это же как рефлекс. Слышишь?
Она настороженно подняла палец, и мы обе прислушались. В холодильнике едва слышно что-то шуршало и двигалось.
— Продукты сортирует, гнида психованная, — пробормотала Лерка со злостью. — Все отмыл и вычистил,
