— Я уберу, подожди немного, — попросил я и принялся вытирать след от ботинка.
Когда птица с громким свистом от винтов взлетела с балкона, маленький злой мальчик из далёкого детства наконец-то заслужил прощение.
Пыль (наблюдатель Александра Давыдова)
Если держать язык за зубами, с тобой ничего не произойдет. Возможно, на тридцатом году жизни ты научишься правильно готовить сырники или разбирать карбюратор, и будешь считать это настоящим достижением. На фоне рутинного штиля этот маленький подвиг выглядит, как девятый вал. Но как только начнешь говорить, слова превратятся в реальность. И ты застрянешь между собой-настоящим и собой-сказанным, как это произошло со мной.
…
Не так был страшен звук бомбежек, дрожь земли и зарево на горизонте, как пыль. Разноцветная кирпичная пыль от разрушенных домов. Одетые в нее деревья выглядели как седые мертвые статуи. Кусты, трава, земля, люди — все стали будто каменными. Даже глаза — тусклые, будто пролежали полвека в забытой вазочке на серванте.
Почему-то именно о серванте больше всего горевала бабушка, когда в наш дом попали. Он был оплотом того самого прошлого, которое с начала века то разбивали на осколки, то собирали заново, а теперь оно разлетелось совсем в пыль.
Лазить по развалинам мне строго-настрого запрещали, но если бы я послушалась маму, то никогда не нашла бы Кузю. У него был суровый вид, неровные усы, шерсть неопределенного цвета и белая полоска на лбу, как будто кот поседел от бомбежки. Еще он царапался и возмущался, когда я пыталась его нести в ненужную сторону. И с аппетитом поедал хлеб из отрубей.
Отмытый в затопленном подвале склада, Кузя не приобрел четкого цвета, зато уверился в моем слабоумии — еще бы, кота вздумала купать! — и стал опекать меня, бродя следом.
…
Каждый раз, когда я вспоминаю эти куски из своей — или чужой? — расколотой жизни, у меня глаза на мокром месте. Аллергия. У меня страшная аллергия на кошек. Как будто кто-то дал мне второй шанс — и вместе с ним подсказку. Не связывайся, дура. Не играй в игру, кто из вас жив, а кто — мертв.
Сначала мне было интересно уточнить, где-и-когда это самое прошлое. Куда проваливается ум каждую ночь, стоит мне заснуть, отдавая ей половину жизни. Я даже потом проходила по этим улицам — сердце не ёкает. Вокруг стоят дома-новоделы, глаза у прохожих живые, блестящие, и главное — здесь нет пыли.
…
Не знаю, зачем я бросилась спасать Кузю, когда стена склада начала обваливаться. То ли привыкла к нему за год — но ведь к бабушке я тоже привыкла за всю жизнь, а когда она умирала, не вытащила ее в жизнь. То ли не сообразила, что мне — человеку — будет гораздо сложнее увернуться от обломков, чем юркому коту. Если бы мне отмеряли времени после — я бы обдумала и смогла гораздо точнее описать происходящее. Но для меня время закончилось ударом в затылок. Я даже не успела понять, насколько бесполезным был мой подвиг. Возможно, стоило поберечь себя до сырников. Или карбюратора. Ну, хотя бы дожить до тридцати.
…
Когда я досмотрела сон прошлого до момента смерти, она стала бродить за мной по пятам и в настоящем. Подглядывать из-за плеча. Подстерегать на перекрестках. Прицеливаться с крыш домов. Сотнями глаз — тревожных случайностей. Хотя допускаю, тот, кто смотрит криминальную хронику и без таких снов о гибели альтер-эго может превратиться в параноика. Утешало одно. Аллергия на котов точно помешала бы мне сознательно пожертвовать собой.
К сожалению, у меня не было аллергии на людей. С хмурым взглядом, неровными усами и седой полоской в волосах на лбу. Когда я поняла, что на самом деле он — кот, было слишком поздно.
…
Если держать язык за зубами, никто так и не узнает, как было на самом деле. На самом деле, каждый, кто спасает кота, получает от него одну из девяти жизней и шанс прожить ее заново. А аллергия… всего лишь для того, чтобы в следующий раз у глупого человечка получилось выбрать себе в напарники существо своего вида. И только тогда сказанные слова, превратив жизнь придуманную в настоящую, станут неважной пылью.
Памятники (наблюдатель Эльдар Сафин)
Лиза забыла забрать Чу из садика.
— Твоя очередь, — сказала она, когда мы оба оказались дома.
— По вторникам ты забираешь, — парировал я.
Она задумалась, а потом чувство беспомощности отразилось на ее лице. Одно дело — потерять полтинник или пуговицу, и совсем другое — забыть забрать дочь из садика.
— Я заберу.
Я соврал воспитательнице, гуляющей с Чу вокруг закрытого сада, что-то про пробки.
Потом были несколько дней, в которые, вроде бы, ничего такого не происходило, а потом Чудо заявила, что мы с Лизой обещали ей куклу. За то, что она не будет нам мешать смотреть «Гарри Поттера».
Дальше посыпалось, как из рога изобилия. Мы забывали вещи, важные для других. Обещания, просьбы, обязательства, планы… Теперь мы часто звонили друг другу, уточняя буквально все. Спрашивали — не забыли ли чего? И все равно ссорились — количество забываемого увеличивалось.
Лиза забыла про день рождения моего отца. То есть я-то про него забывал всегда, но Лиза напоминала — а тут забыла. Я купил ее лучшей подруге орхидеи, хотя у нее на них аллергия, и я раньше это знал.
Обидно было, когда она заплакала в постели, во время ласк, и с горечью прошептала:
— Господи, как такие-то вещи можно забыть?
Я понятия не имел, что забыл — но секса у нас больше не было.
Невролог, а затем психотерапевт развели руками. Выписали цитофлавин и что-то еще по мелочи, но лекарства не помогали. Лиза притащила домой пожелтевшую стопку отпечатанных на машинке страниц — там был гигантский список причин всех возможных недомоганий и проблем, начиная от «пяточной почесухи» заканчивая «горбатым приворотом».
— Не смейся, — сказала она. — Наука нам не поможет. Будем искать другие способы.
Я и не смеялся.
— Памятники! Они называются «памятники»! — крикнула жена ближе к полуночи.
— Нерукотворные? — поинтересовался я.
— Это типа домовых, только злые, — не отреагировала на шутку Лиза. — Жрут нашу память. Потом ускоряются и сводят с ума.
— И как от них избавиться?
Лиза некоторое время шуршала бумагами, а потом подняла на меня испуганные глаза