бедного Стефансена и доставить его коллекции в Норвегию.
— Надеюсь, что мы увидимся в Советской России, — заметил Дик.
— Даже наверное! — улыбнувшись, сказал доктор. — Я непременно приеду в Москву. Это моя мечта…
Солнце огромным красным шаром спускалось к горизонту. По спокойным водам бухты, словно стаи белых лебедей, скользили парусные лодки. Красивые берега Японии, окутанные как бы в ярко-зелёный плащ, были озарены огненным закатом.
Нэлли не могла оторвать своих глаз от открывшейся перед нею картины, и девочке казалось, что не только маленькие японцы, но и порозовевшие облака, и зеленовато-синее море, и эти крохотные домики на берегу, — все теперь приветливо ей улыбается.
— Катер у трапа, товарищи! — раздался громкий голос Дика.
Юнуска арбакеш
Арбакеш — узбекский извозчик
I. НА АРБЕ
Тяжело живется Юнуске.
Вот уже 12 лет занимается он извозом, а все на нем тот же старенький рваный халат, пропитанная потом тюбетейка, да стоптанные, неуклюжие сапоги.
Головы своей и то не может побрить Юнуска, как это делает каждый правоверный мусульманин. Денег нет для этого у бедного узбека.
С завистью посматривал он со своего седла на других арбакешей.
«Ишь, какие на них халаты красивые с красными и зелеными полосами, в шелковые даже некоторые нарядились», думал он.
— Эй, сторонись! — раздался голос за спиною Юнуске, и он, свернув в сторону, невольно оглянулся.
Новая чистенькая арба, мерно переваливаясь на своих двух огромных колесах, обгоняла его.
Красивая серая лошадь шла мелкою рысью, покачивая на своей спине молодого арбакеша, распевавшего веселую песню.
Под плетенкой па обгонявшей Юнуску арбе сидели четыре купца в нарядных халатах.
На головах у этих седоков были накручены огромные чалмы, сделанные из тонкой белой кисеи.
Трое из них, с длинными седыми бородами, о чем-то оживленно разговаривали, а четвертый — молодой, вероятно, слуга, почтительно сидел у самого края экипажа.
На его чисто выбритой голове пестрела вышитая разноцветными шелками тюбетейка. Лица этих пассажиров казались сытыми, довольными.
«Наверное, на базар везет этих боев, счастливец», грустно подумал Юнуска; и вдруг ему сделалось так тяжело на душе, что он, глубоко вздохнув, остановил свою утомленную лошадь, спрыгнул с седла на землю и стал осматривать разваливающуюся арбу[13].
«Вот, кабы были деньга, — рассуждал он, — давно бы куши я себе новую арбу; разве наймет тебя порядочный пассажир, когда и колеса уже расшатались, а солнце печет через прорванную покрышку. Да и лошадь следовало бы переменить, — эта уже стара, слаба, ишь, стоит, словно сонная».
