В один из дней своего пребывания в Париже велел он свите отправляться с ним в театр. Тот самый, напротив которого располагалась кофейня «Прокоп», про которую и пойдет рассказ. Я как раз впервые надел сшитый на заказ новенький флигель-адъютантский мундир и отправился с государем смотреть нечто из жизни, уж не припомню, то ли греков, то ли римлян, но очень жалостливое. Была там на сцене одна жрица, уж такая прелестная, уж такая вся трогательная, что по окончании представления я не замедлил выразить ей восхищение и, была – не была, дерзнул потрогать. По всему видать, я очаровательнице тоже глянулся, так что, подняв было руку для пощечины, она обвила ею мою шею, и губы наши слились в страстном поцелуе. А дальше, в смысле позже, на рассвете, – после того как она спела мне «Марсельезу», завернувшись во флаг, – пожелала моя красавица испить кофию в том самом «Прокопе». Я только за: отчего ж не испить в такой-то компании?
Раз мы так сходили, другой, на третий вдруг откуда ни возьмись объявляется детина саженного роста и с ним еще четверо под стать, и ну орать, что я его бедняжку кузину опозорил, чести лишил и тому подобную нелепую дребедень. Орет, свет мне белый застит, а приятели его позади стоят, кулаки разминают.
Я, стало быть, давай прокладывать себе дорогу к свету: в морду ему кофе горячего плеснул, затем табуретом припечатал, в общем, пошло веселье, хоть святых выноси! И вдруг замечаю, хозяин мне знаки делает, мол, сюда бегом. Я свою фею в охапку, стол перевернул, одного верзилу ногой пнул, другого с разворота шпорой по щеке полоснул и… марш-марш! А хозяин нас в дверь потайную выпустил, за нами ее запер, спасайтесь, мол, сам дебоширов утихомирю. И впрямь утихомирил. Прелестница моя все извинялась за кузена, просила зла на него не держать. Я рукой и махнул. С кем не бывает, поразмялись славно, чего обиды копить?
Кстати, что касается актрис, то я, братец, всегда их любил. Одна беда – они каждый вечер на сцене заняты. А сродич мой, Пушкин, – иное дело. Тот все больше предпочитал не с заднего хода театр посещать, а в ложе сиживать. И вот однажды, незадолго перед своей роковой дуэлью, присутствовал он на спектакле, в котором играла некая Осенкова…
…Сидевшие рядом с Пушкиным молодые повесы бурно аплодировали ей в лад и не в лад, а Александр Сергеич все зевал, прикрывая рот ладонью. Заметив это, соседи начали честить его дураком. На что мой славный родич, к слову сказать преотъявленнейший дуэлянт, ответил им с насмешкой: «Я – Пушкин, и, стало быть, уж только потому не дурак. А вам бы стоило дать по звонкой оплеухе, да не хочу, чтобы…»
Вот угадай: чего не хотел Пушкин?
Ответ смотрите на с. 186.
– Однако я отвлекся… На следующий день после того мордобоя отправился я поблагодарить спасителя, хозяина «Прокопа». Тот – сама любезность. Я как-то проболтался, что Ржевские восходят к Смоленским князьям, так он меня все «ле принц, ле принц», ну в смысле князем по- французски именовал. А как узнал, что я в свите государя состою, и вовсе расцвел, будто майская роза. Говорит: «Есть просьбочка. Склад, куда мне из разных стран кофейные зерна привозят, находится далеко, возить долго, да и место там неспокойное. А вот поблизости имеется старый городской дворец рода графов Арманьяк, его русская армия охраняет, так, может, в одном из тамошних подвалов можно хранилище устроить?» Я подумал: отчего ж не порадеть хорошему человеку? Дворец тот и впрямь неподалеку находился. Договорился обо всем. Хозяин «Прокопа» каждый день обещал господ офицеров кофеем угощать. И впрямь, что ни день, из разных стран мешки с кофейными зернами сюда привозили, охрана их проверяла, и все было прекрасно.
А тут вдруг – на тебе! В этом же дворце намечается высокая встреча. Бывший французский маршал Бернадот, а ныне король Швеции Карл Четырнадцатый Юхан, вознамерился занять французский престол и хотел говорить о том с императором Александром. А резиденцией маршал избрал как раз дворец Арманьяков. Как стало о том известно, караулы усилили: шведский монарх – не чих собачий!
Как-то и я туда попал. И вот проверяю себе посты, гляжу в окошко и глазам не верю. Даже протер их – все, как прежде. Да и не столько я вечером перед тем в себя влил, чтобы мне небывальщина чудилась! Приехала телега с мешками кофе, а на кучерском месте расселся кузен моей зазнобы. Пока мешки внутрь носят, ногу на ногу закинул, ждет. Я сначала было возмутился: а что это здоровый детина мешки таскать не помогает? Не велик барон! А далее присмотрелся, как он сидит да как ногу на ногу этак широко положил, просто обомлел от удивления. Ничего себе, возчик! Да что там: даже на собственные сапоги поглядел. Шпорами звякнул – не чудится. Стало быть, все так и есть, выходит, не ошибся.
Отъехала телега, я бегом на склад, развязываю мешок – кофейные зерна. Нешто напутал? Лезу рукой вглубь, почти до плеча залез. Так и есть: внутри другой мешочек – пять фунтов отличнейшего сухого пороха! Я глянул: за полторы сотни таких мешков на складе будет. Вот оно, значит, какое хранилище любезный хозяин кофейни здесь устроил! Это ж там пороха за сорок пудов накопилось! Если в нужный час поджечь, – такой бабах случится, на месте дворца пруд можно будет сделать. Я тут же Прошку кликнул, и стали мы из кофе порох вынимать да песком те мешки засыпать.
Сам понимаешь, ситуация некрасивая, по моему настоянию этих душегубов во дворец пустили. Так и повелось, как в подвал кофе привозят, так мы его и забираем. В остальное же время я с красавицей моей шуры-муры кручу, улыбаюсь, о здоровье ее братца спрашиваю. А Прошка так и вовсе с хозяином кофейни только что не ночует, учится правильный кофе варить. Словом, полные мир и благоденствие.
Наконец шведский король пожаловал, и наш государь, приняв его, на другой день отправился с ответным визитом. Вот тут-то я и понял: час настал. В урочное время притаились мы с Прошкой на том складе, слышу, опять телега прибыла. Спускается вниз самолично кузен моей прелестницы, в руках свеча. Достает из-за пазухи хорошо промасленный шнур, надрезает один из нижних мешков, склоняется, чтобы шнур туда приспособить. Тут-то мы на него и
