На куске коры, прислоненном к высокому забору, было выведено: «Жилище Синего Оленя. Музыкальные инструменты доиспанской эпохи». Же толкнул калитку, обратился к кому-то по-английски и, получив односложный ответ, дал нам отмашку. Территория представляла собой многоярусный сад камней и ветвящихся дорожек-арройо. В глубине участка – каменный дом без окон, а рядом – мастерская под дощатым навесом. Коренастый индеец средних лет, весь в стружке и краске, орудовал рубанком, подпевая мелодичному «зову племени», исходившему из допотопного кассетника. «Знакомься, Луис, это мои друзья…» – «Хелло, амигос!» Беззубая улыбка из-под усов, взгляд с сумасшедшинкой. Предметы в мастерской – один другого диковинней: везде развешаны и разложены какие-то обереги, черепа животных. Наполовину ощипанная тушка ястреба валяется на верстаке в соседстве с недоеденным завтраком.

– Располагайтесь, амигос! – пригласил Синий Олень.

– Потом, Луис, вечером. Я обещал показать им шахты. Немножко полазаем, а ближе к вечеру заглянем.

– Вечером так вечером, – кивнул индеец, на удивление бегло изъяснявшийся по-английски. – Я своим скажу, чтоб темаскаль приготовили.

Пока мы слонялись по территории бывшего прииска, Же ввел в курс дела: Луис – «куикани», то бишь музыкант, слагатель песен и мастер по изготовлению музыкальных инструментов; для местных индейцев он – культовая фигура. В былые времена «куикани», с малых лет обучавшиеся в специальных школах-интернатах, занимали самое почетное место при дворе владыки. Это было задолго до прихода испанцев, в период расцвета ацтекской империи, когда аппарат государственной власти состоял из трех департаментов: судебный, финансовый и музыкальный. В XIV веке поэт-правитель Несауалькойотль основал «академию музыки и стиха» в Тешкоко. На дворцовых церемониях, где музыкальное исполнение было обязательным компонентом, неверно взятая нота каралась смертной казнью.

В обществе, верившем, что человеческая кровь – пища богов, а насильственная смерть – желанная участь для всякого благочестивого гражданина; в империи, где войны велись не с целью обогащения, а как часть религиозного культа; где любое событие, будь то строительство храма или сбор урожая, сопровождалось массовыми жертвоприношениями и жрецы надевали кожу, заживо содранную с пленников, а сердца, вырезанные обсидиановым ножом, складывались в каменную чашу «чак-моол»; в мире ацтеков, снискавших славу самой жестокой цивилизации за всю историю человечества, музыка и поэзия почитались как нигде. Произведения пятнадцати «великих бардов» с их сложной просодией и изобилием метафор передавались из поколения в поколение. При этом выше всего ценились не хвалебные песни, не героический эпос и не любовная лирика, а ламентации о бесцельности и быстротечности жизни. Классик ацтекской поэзии Несауалькойотль – сущий Экклезиаст.

Испанские переводы песен Несауалькойотля я нашел во вкладыше в самопальный компакт-диск, приобретенный у Луиса. Там же была дана историческая справка, в которой говорилось о том, что область Сьерра-Горде издревле населялась племенами памес и хонас, собирательно именуемыми «чичимекас», и что потомки этих первых поселенцев по сей день обитают в населенных пунктах региона. Точнее, это, видимо, подразумевалось, а написано было другое: человек, составлявший справку, перепутал слова «потомок» и «предок», отчего весь текст приобрел неожиданно мистический смысл.

Налазавшись по пещерному лабиринту заброшенных копей, подкрепившись традиционным индейским блюдом из муравьиных яиц, напоминавших пересоленную перловку, и запив это дело не менее традиционной агавовой брагой, мы побрели в направлении «жилища Синего Оленя». Же торопил, приговаривая, что темаскаль – долгая затея, лучше прийти пораньше, и вообще не могли бы мы для разнообразия, что ли, хоть раз не тормозить.

– Хорошо, хорошо, Же, мы идем. А темаскаль – это что?

– Индейская баня. Я в прошлый раз в ней парился с Луисом и еще одним чуваком. Мало не покажется.

У калитки мы встретили двух женщин в длинных юбках и серапе в черно-белую полосу. Женщины подметали дорожку, пританцовывая в такт барабанному бою, доносившемуся из глубины участка. Увидев нас, они быстро переглянулись и бросились врассыпную. Справа по борту показался парень с длинными косами, металлическими кольцами в мочках ушей и ореховыми погремушками на ногах. «Это один из родственников Луиса. Они тут всем кланом живут. Я пойду узнаю насчет бани, а вы идите с Луисом, он вам покажет свои инструменты». Мы пошли на звук барабана. Парень с погремушками выкрикнул что-то по-чичимекски, видимо, извещая хозяина о приходе гостей. Высунувшись из дверей бункероподобной постройки, Луис поприветствовал нас так, будто с момента нашей встречи прошло не три часа, а три года: «А, амигос! Как же, как же, я вас помню!»

Музыкальная коллекция была поистине замечательна: огромные барабаны, выдолбленные из целого ствола дерева и украшенные замысловатой резьбой; барабаны с водяным резервуаром, накрытые высушенной тыквой; барабаны из черепашьих панцирей; трещотки и погремушки из орехов гуиро; деревянные гонги, костяные трубы, дождевые палочки, тростниковые дудочки, морские раковины-окарины, двойные и тройные флейты, цимбалы и металлофоны. Трудно было поверить, что все это богатство изготовлено и расписано одним человеком. Человек-оркестр Луис поочередно демонстрировал звучание каждого инструмента и, войдя в раж, самозабвенно приплясывал в такт собственной игре. Загипнотизировав слушателей звуками глиняной флейты, удовлетворенно выдохнул: «Пентатоника!»

– Где же вы всему этому научились?

– Давно научился, еще в восьмидесятых. Пошел на концерт одной группы, а после концерта стал у них расспрашивать. Они говорят: «Мы свои инструменты сами делаем». И я тоже стал делать. Съездил к одному навахо в Аризону, купил у него кое-что, он мне про флейты рассказал. А теперь это они у меня покупают!.. На вот, бери на память. – Луис снял со стены расписную дощечку. – Я недавно новый барабан делал, эта дощечка от него отвалилась. Я тогда ее и раскрасил. По-моему, красиво.