Для того чтобы бациллы войны вызрели окончательно, им нужен особый питательный бульон – строгая тайна, безнаказанность, безразличие простых людей к своей собственной судьбе. Война приходит к народам с «черного хода», из глухих политических закоулков, где какой-нибудь делец – головорез от политики – может спокойно творить свое грязное дело. Война не терпит гласности. Войну можно предотвратить, если каждый человек честно и прямо скажет: «Я не слепой крот, а свободный гражданин своей страны. Я вижу, как профессиональные провокаторы сеют рознь между народами. Меня не обмануть лживыми словами о неизбежности „последней битвы“».
Если я, и мой друг, и еще миллионы людей, не знакомых мне, но близких по духу, скажем это – войны не будет!
Для того чтобы предотвратить войну, нужно рассеять опасный военный дурман. А для этого каждому из нас надо выбрать свой путь.
Перед нами два пути: путь войны, хаоса, разрушений и путь борьбы за мир на долгие и долгие годы. И каждому из нас снова надлежит сделать свой выбор между этими двумя путями.
Я бы хотел, чтобы факты, известные мне, стали известны также и другим, чтобы они помогли разорвать пелену лжи и обмана, которой бесчестные политиканы хотят прикрыть свои грязные дела.
Разбитые иллюзии
Я сижу за своим письменным столом в Берлине. Перед моим мысленным взором проходят тысячи знакомых лиц, важные и неважные эпизоды жизни, исторические события, свидетелем которых я был, и сугубо личные воспоминания.
Как выбрать из этого калейдоскопа самое нужное, самое значительное?
А главное – с чего начать?
Я беру перо и вывожу на чистом листе бумаги одно слово: «Дюнкерк».
В истории последней войны Дюнкерк считается концом первого этапа английского сопротивления. Для меня Дюнкерк – это начало. В моей жизни Дюнкерк – переломный пункт. В дни Дюнкерка я утратил большую часть тех иллюзий, которые свойственны человеку моей национальности, моего круга и моего воспитания. В дни Дюнкерка началось мое мучительное прозрение. Именно тогда у меня впервые зародились сомнения в правильности той политики, которую проводило британское правительство в отношении нацистской Германии и в отношении английского народа.
Поэтому я начинаю с Дюнкерка.
В последние дни мая и в первые дни июня 1940 года основная масса британских экспедиционных войск эвакуировалась из Дюнкерка в Англию. Над английскими морскими транспортами кружили самолеты с черной жирной свастикой. Немецкие орудия стреляли безостановочно. Но войскам было не до самолетов. Униженные, потерявшие почти все свое вооружение и раздраженные своей беспомощностью, солдаты, крепко стиснув зубы, смотрели, как все дальше и дальше удаляются окруженные густым дымом берега Франции.
– Битва за Францию проиграна, – заявляли наши командиры.
– Чепуха! – говорили между собой солдаты. – Битва за Францию еще не начиналась.
Для меня и моих товарищей Дюнкерк был больше чем просто поражение. Сражающаяся армия без большого труда может перенести временные неудачи. Солдаты знают, что военное счастье переменчиво.
Но Дюнкерк был хуже, чем поражение. Дюнкерк был бегством с поля боя. Дюнкерк был предательством по отношению к нашей союзнице Франции. Дюнкерк был пощечиной для английских солдат, которые хотели сражаться, а не эвакуироваться под огнем вражеских орудий.
Стыд за полученный от командиров приказ – спасаться бегством – отражался на лицах солдат тыловых частей и отрядов прикрытия, вместе с которыми я отплыл из Гавра в Саутгемптон через неделю после эвакуации главных сил.
Британская пропаганда, описывая Дюнкерк, объясняет наше бегство «высшими стратегическими соображениями». Она пытается доказать, что наша армия была неспособна драться. Армия была якобы дезорганизована, почти безоружна или же вооружена устарелым оружием. Все очевидцы дюнкеркской катастрофы знают, что это либо неправда, либо явное преувеличение. Прежде всего наши солдаты во Франции были боеспособны, они хотели и могли сражаться против Гитлера. Это подтверждают тот энтузиазм, который проявляли наши солдаты в учебных лагерях около Руана, и тот подъем, с которым они пели свою излюбленную песню: «Мы повесим сушить свое белье на „линии Зигфрида“». Утверждение, что нашей армии не хватало оружия, – явная передержка. До Дюнкерка у нас было оружие. Безоружными мы стали после Дюнкерка, то есть после того, как по приказу свыше побросали на французском побережье свои танки и орудия, свои склады боеприпасов. Наше вооружение во Франции было далеко не таким плохим, как это пытались доказать некоторые «специалисты» с целью оправдать поражение в Дюнкерке.
Да, Дюнкерк был хуже, чем поражение. Десятки тысяч вновь прибывших во Францию солдат были эвакуированы через западные порты, так и не увидев врага. Во время потопления военного транспортного судна «Ланкастрия» и других судов погибли десятки тысяч людей, так и не схватившись с врагом. Мы позорно и нелепо бежали, подставляя свои спины в качестве мишени для гитлеровских войск.
Однако когда наши части прибыли на родину, мы увидели расцвеченные флагами улицы. Правительство хотело уверить народ, что Дюнкерк – это победа. О победе кричали радиорупоры, утренние и вечерние газеты. Но нельзя было обмануть солдат и офицеров, переживших дни Дюнкерка.
