мелкокудрявых и непомерно густых.

– Ты кто? – тупо уточнил Кортэ, на всякий случай двигая ближе и обнимая за плечи гибкое тело, чтобы оно не пропало вместе с теплом, покоем и ответами.

– Я принадлежу сыну ветра, – гордо сообщил знакомый шепчущий голос. – Я живу, чтобы исполнить долг, и я своего добьюсь. Я буду дышать для вас, я буду дарить вам радость и оберегать от бед. Буду полезной, очень, и вы позволите мне однажды высказать просьбу. Однажды вам станет угодно исполнить её, и вы тогда обещаете и сдержите слово. Однажды, да. Я надеюсь.

– Ты кто? – еще раз, почти сердито буркнул Кортэ, пробуя подняться и ощупывая свод потолка, такой близкий, что приходилось пригибаться даже сидя. – Имя у тебя есть?

– Пока нет. Я встретила сына ветра, он даст мне взрослое имя, и я назовусь, – так же малопонятно сообщил шепчущий голос.

– Где мы и где выход?

– Не знаю. Было плохо, совсем плохо, мне было нельзя знать. Он привел меня туда, куда воины принесли вас, сразу стало видно: совсем больной сын ветра. Я показала, что надо и как. Выпила сонное зелье, очнулась тут. Все сделала, как велит закон края и запределья, как наставляли меня высшие посвященные, ведающие тайны многих кругов и пределов. Справилась. Тяжело было, но я принадлежу сыну ветра и я…

– Н-да, пошли на второй круг, если кругов много, я не выдержу, – Кортэ задумчиво растер затылок.

Женщину он мысленно причислил к наложницам Абу, запахи юга к тому располагали. Да и поведение внезапной подруги… Погладив узкое плечо, Кортэ зевнул, встряхнулся – и дозволил логике перестать числиться ересью. Вопрос: «Где я?» всё сильнее занимал Кортэ. Фоном текли без спешки соображения о том, что нэрриха отличаются от людей, и не обязательно в лучшую сторону. Сегодня он впервые осознал, насколько больше получает и отдает при общении с женщинами тот же Эспада. И выяснил, что, оказывается, возможно разбудить подобную жажду в сыне ветра. Только он откликается именно на дыхание, особенное, предназначенное для него одного. Головокружительно приятное, такое дыхание превращает никчемное развлечение в нечто драгоценное. Даже теперь сын тумана помнит то первое ощущение, снова и снова гладит упругую прохладную кожу и радуется куда сильнее, чем при прикосновении к самородному золоту.

– Моя милая ящерка, – сказал Кортэ темноте, улыбнулся, вслушиваясь в тихий смех и позволяя ему горячей волной катиться по коже. – Моя собственная.

– Собственная, – сразу согласился волшебный голос.

Кортэ улыбнулся, нащупал ткань и заботливо укутал сокровище, получая удовольствие от процесса и одновременно обозначая еще раз свои права на то, что он не намеревался никому уступать. Завершив это несложное дело, сын тумана примерился к своду над головой, постарался обеспечить в тесноте хоть какой-то замах и проверил прочность и толщину каменной кладки левым, не пострадавшим кулаком. Кости хрустнули, но выдержали. Свод – тоже.

– Вот дерьмо, – привычным словом определил положение дел сын тумана. Постучал по камням часто и по возможности громко. – Эй, там!

Не получив никакого ответа, нэрриха пополз вдоль стены, ощупывая кладку. Довольно скоро он вернулся на прежнее место. Помещение было квадратным, в длину чуть больше двойного роста человека, в высоту менее четырех локтей посередине. Своды покато снижались, и возле правой и левой стены становилось совсем тесно: не более локтя от пола, только-только протиснуться боком… Нет ни дверей, ни окон, ни особенностей кладки, позволяющих предположить наличие выхода… Лишь в изголовье нащупалась круглая дыра, ведущая в соседний такой же тесный и темный каменный карман, в его боковой стене еще одна дыра позволяла прощупать следующее помещение. Но там лаз оказался слишком тесным для Кортэ, нэрриха ободрал спину, пытаясь проползти, разозлился… отдохнул, отлежался, немного успокоился и вернулся в первую комнату. Снова погладил волосы своего живого сокровища, довольно вздохнул и сел в середине коморки, задумчиво насвистывая и пробуя слушать ветер здесь или еще где-либо.

Впервые в жизни примета относительно свиста не казалась существенной.

– Как выбраться отсюда?

– Вот шнур, надо подергать, – отозвалась женщина и вложила в руку тонкую веревку, одном концом закрепленную на её запястье.

– А раньше сказать не могла? – взъелся Кортэ, старательно дергая шнур.

– Вы не спросили.

– А где выход – это как? Не вопрос?

– Я прогневила вас, – в голосе зазвенели слезы.

Кортэ выругался, затем смущенно заверил, что ничуть не гневается. То есть конечно гневается, но вовсе не на женщину, просто он по природе таков, привык шуметь и ругаться. Объяснять все перечисленное на полузнакомом наречии было едва посильно: понимание звучания еще не дает ключа к верному произнесению слов.

Женщина слушала, сжавшись в комок и всхлипывая, воспринимая не слова, но раздраженную жесткую интонацию. Кортэ отдышался, вынудил себя совсем успокоиться, подтянул ближе безымянную подругу, долго гладил по волосам, пока она сопела и дышала с дрожью, успокаиваясь медленно, еле-еле. Справившись с утешением, делом новым и занятным, Кортэ еще раз старательно подергал шнур… и тот весь, до кончика, вполз в щель-невидимку, соединяющую эту каморку с какой-то еще. Света не добавилось. Шума или ветра – тоже. Кортэ слегка расстроился, но не более.