он постоянно сипел, по-звериному принюхивался, шевеля ноздрями. В глаза чудищу Кортэ не осмелился заглянуть – тьма и пустота ощущались и без того, они били в пришедшего сплошным потоком внимания.

– Я благодарен тебе, – Вион дернул шеей и сглотнул слюну. Снова нагнул голову, принюхался. – Все, кто рвал меня на части, смешивая с собой и пробуя ослабить, по разным причинам выведены из игры или мертвы. С кебшами было тяжело, да и Зоркие меня донимали, пробовали смешными своими средствами поработить. Вынуждали тратить силы… Ты не тронул оковы, мальчишка выжил, но сломался и принял меня. Он удобный. Жадный и слабый. Хватит о нем. Наконец мы с тобой свободны от чужих условий и можем заключить настоящий договор. Выслушай предложение, достойный.

Вион скорчился, заскреб пальцами, которые слушались его неохотно и неполно. Тело постепенно сгорбилось в сидячее положение чуть правильнее, откинулось на стену. Лицо нацелилось на Кортэ. От прямого взгляда твари тело тына тумана стало наливаться тяжестью, ноги словно врастали в пол. Кортэ поморщился, кое-как кивнул. Он пока что привыкал к обстановке, осматривался и старался справиться с дрожью. То есть тянул время и искал способ выиграть.

– Слушаю.

– Умный выбор, – Вион облизнулся и задышал чаще, по-собачьи высунув язык, прихихикивая. – Правильный. Я – сила, ты – воплощение. Ты нужен мне, чтобы пребывать в мире, я нужен тебе, чтобы сотрясти этот мир до основания и сделать своим по праву. Подойди ближе и вдохни меня, ибо я – аромат великой власти… Я кружу голову и свожу с ума? Ты напрасно опасаешься перемен, – голос загудел басовитыми нотами, Вион заспешил выталкивать слова, сглатывая окончания и давясь ими, как рвотой. Он клонился вперед, опираясь на руки, тянулся ближе к желанному собеседнику… а вернее вместилищу себя. – Мир меняется ежедневно, мир весь – течения и порывы, волны и ветры. Я дам силу видеть его целиком и менять по усмотрению. Ты потерял учителя? Поправимо и это, все отныне в руках твоих. Нет в сказанном ни слова лжи, ты знаешь… ибо мы уже начинаем дышать в такт. Ты моя плоть, я – твоя жажда. Золота хочешь? Только потяни, и все оно будет твоим. Святости и поклонения алкаешь…

– Заткнись, а? – устало буркнул Кортэ.

Он, с трудом шевеля плечами, выбрался из оцепенения и качнулся вперед. Башмак отдирался от пола так, словно пустил корни. Но рыжий нэрриха упрямо пробухал похожими на бревна прямыми ногами пять шагов и рухнул в кресло у стола. Прикусил губу, заставил руку тянуться к кувшину, лить в кубок и мимо него теплый сидр. Поднять кубок сил пока не накопилось, Кортэ отмахнулся от очередной вездесущей мухи и облокотился на левую руку, уронив правую на колено.

– Жаль пацана. Что с моим учеником? – выговорил он.

Вион, к немалому облегчению Кортэ, какое-то время молчал: то ли обдумывал услышанное, то ли копил силы. Нэрриха отдышался, изучил полуприкрытую створку ставней, смятые простыни, посеченное и разбитое в щепу изголовье кровати. Сын тумана позволил себе тихий стон, признавая, что голова от мыслей раскалывается, гнев душит… а вдобавок жажда, опознанная Басом, подло шевелится в душе, пускает корни. Эта жажда болезненно приживается, вопреки упрямству. Да, рыжий нэрриха желает заполучить золото, и без счета! Дурацкое желание, но – есть и такое. Да, он хочет стать святым при жизни! Очень хочет… но зачем и в чьих глазах? Да, он многое отдаст, чтобы Ноттэ увидел его великим и славным. Он наизнанку готов вывернуться, чтобы Ноттэ опять жил, но более не мог учить, превзойденный во всем несравненным, лучшим из детей ветра – Кортэ.

– Ты тьма и ересь, – грустно отметил сын тумана, ощущая себя ничтожным, страдающим от малости своих сил. – Ты часть того худшего, что гниет у корней Башни. Оно есть в каждом. Во мне тоже.

– Так дай мне опору и помоги стать иным, – вкрадчиво предложил голос Виона. – Ты свободен, я тоже. Не обману ни в чем: вдохнув и впитав меня, ты изменишься, но ведь и я – тоже. Мы соединимся, это и есть взрослость для детей ветра. Сколько можно оставаться жалким подобием, младшим отпрыском ветра, бессмысленным дуновением? Возмужав, обретя второе начало, ты получишь право создавать младших. Ибо во всяком сыне – отец, истинно так, всякий путь однажды приводит к началу, но на ином уровне…

Кортэ закашлялся смехом, и Бас недоуменно смолк.

– Эй! Я врал Виону про свою тягу к просветлению через проповедь, – Кортэ ощутил неуместную веселость и сбросил часть влияния. – Скажу по совести, тебе одному и без свидетелей: я сплю на проповедях. Сплю без храпа, с открытыми глазами. Понял? Так что не бзди про отца, новое начало и винтовую лестницу великого пути души страждущей. В сон вгоняешь. Ибо, – Кортэ упрямо поднял тяжеленную колоду руки и вынудил палец разогнуться в нужный жест, – верую не в Башню, а в братьев моих. Что станет с Вионом? Жду.

– Станет? – в голосе Баса скользнула ядовитая усмешка. – Разве ты не заметил? Его нет с нами. Нет более никого из тех, кто осмелился восстать против меня. Я обрел право быть, я свободен и силен, вдохни…

– Хороша свобода, вонючий выродок! Тебе все, а мне и выбора нет, – разозлился Кортэ, теряя интерес к тянущему душу, приманчивому обещанию золота, святости и величия. – Что с кебшами, что без них, ты – тварь! Тварь клыкастая, лживая в каждом слове.

– Трудно договариваться на равных с теми, кто не ровня, – насмешка сделалась главным тоном Баса. – Не желаешь по хорошему… И не надо.

Вион рывком вздернул себя на ноги, покачнулся, зарычал и заскреб по стене ногтями, срывая их и продолжая тянуться, цепляться. Постепенно он обрел равновесие, шагнул ближе к столу. Голова нелепо дергалась, слюна капала на ворот рубашки. Взгляд казался подобен трехзубому крюку, он впился в душу и омертвлял плоть. Кортэ щурился, смотрел внимательно на руки твари, заставляя себя не замечать жути черных дыр-глаз. Он почти поверил: Вион всё ещё