Иона поднял удивленно брови и ответил резко:

– Сии люди – ленивцы, пияницы, дерзкие и буйные. Не труда они ищут, а, бесом прельщаемы, токмо о татьбе и разбое мыслят. Одно лихо людям творят, по то и лихими зовутся.

Иван помолчал, хмуря брови, и снова спросил:

– Бабка мне сказывала, нищие тоже ленивцы да пияницы, а вот они стихиры да «Лазаря» поют, и люди их поят и кормят…

– Ну и нищие всякие бывают, – усмехнувшись, молвил диакон Алексий. – Иные днем-то стихиры да «Лазаря» поют, а ночь придет – чужие кафтаны сымают да чужие сундуки проверяют!.. И нищие, и лихие люди, и скоморохи разные – все они из сирот да из беглых холопов, и все они тати и разбойники!..

– Пошто ж из дьяков, бояр и духовных нет татей и разбойников? – упрямо допрашивал Иван.

Иона горько усмехнулся и, к смущению молодого диакона, печально произнес:

– Есть тати, Иване, повсюду: и у духовных, и у бояр, и у купцов, и у служилых людей, и у всех прочих. Даже из князей есть такие разбойники и насильники, как лиходеи Шемяка и князь можайский, что бесов тешат и сатане служат…

– Прости, отче, – вмешался диакон Алексий, – от сих, про кого ты сказываешь, токмо самая малая толика лиходеев. Все же иные люди от нищих, холопов и сирот.

– Пошто ж ты, отче, мне говорил, – продолжал княжич Иван, – что князи без сирот ничего доброго не творят? А отец Алексий баил мне, что все лихие люди из сирот и холопов. Пошто же все они за тату на Шемяку идут?

Еще более подивился про себя княжичу Иона и, улыбнувшись радостно, ответил ему:

– Да благословит тя Господь, отроче милой! Верь ты, Иване, сиротам, ибо много их больше, чем всех прочих, и сиротами государство стоит! Всех они трудом своим кормят и воев дают против татар, ливонцев и немцев. Ведай, ежели от их и больше татей и разбойников, то сие от разоренья. Токмо глад и неволя на лихо ведут их.

Ткнулся плот в берег и так тряхнул колымагу, что Юрий упал со скамьи:

– Вот, благодаренье Богу, и прибыли, – произнес Иона, крестясь.

Глядя на него, перекрестились и княжичи.

Когда княжичи с владыкой Ионой, диаконом Алексием и протоиереем Софронием в сопровождении Васюка и Илейки вошли в темничную келью, в окна ее радостно врывалось яркими полосами весеннее солнышко. Словно золоченые, тускло поблескивали матовым отблеском каменные стены, а всякое узорочье на лавках, на столе и скамьях, куда доходил солнечный луч, пестрело и синими, и желтыми, и алыми, и зелеными вышивками с золотой бахромой.

Успели Ульянушка с Дуняхой кое-что захватить для обихода княжеского, да и после Константин Иванович сам и через отца Софрония государям доставил.

Увидев детей своих, княгиня Марья Ярославна уронила работу из рук и, побледнев, замерла вся, а слезы в глазах блестят. Потом вскочила на ноги, работу свою затоптав от поспешности, и приметил Иван, что живот у матуньки большой такой стал. Испугался он, но и подумать не успел, как вскрикнет тут матунька:

– Детоньки, детоньки милаи! Привел Господь, мои… – Зарыдала она, засмеялась, обнимая Ивана и Юрия.

Вдруг звонкий, знакомый всем голос зазвенел в келье, дрожа и тоже прерываясь от слез и радости:

– Благодарю тя, Христе Боже мой!.. Господи!.. О Иване, Иване!.. Где ты, надёжа моя?!

Иван бросился было к отцу, но тут же застыл на месте. Протягивая руки вперед, шаря ими кругом, шел к нему ощупью худой старик с седой головой, а вместо глаз у него – ямы, прикрытые впавшими внутрь веками с густыми пушистыми ресницами. Затрясся всем телом Юрий с испугу, бросившись к матери, а Иван понял все сразу.

– Тату мой, тату! – вскрикнул он хрипло, и поплыли мимо него стены келии, пол заколебался под ногами, потемнел, угасая, солнечный свет.

Очнулся он на коленях отца. Тот обнимал его и целовал, всхлипывая и повторяя:

– Сыночек мой, надежа моя…

Горячие слезы падали Ивану на лицо и бежали, скатываясь за воротник. Долго не решался Иван взглянуть на отца, но, отодвинувшись от него, весь содрогнулся от нестерпимого ужаса. Из глазных ям, меж крепко сомкнутых век, непрерывно выдавливались крупные слезы.

– Тату, тату, – срывающимся голосом, дрожа весь, закричал Иван, – где твои очи?..

Отец ответил не сразу. Медленно отер он лицо свое белым платком, достав его из-за пазухи.

– Наказал мя Господь, Иване, – молвил он тихо, – отдал врагу на ослепление, но живота по милости Своей меня не лишил и наследника мне сохранил… – Василий Васильевич помолчал и, совсем успокоившись, спросил: – Кто же тобя, сыночек, привез ко мне? И где Юрий?

Но Иван еще не мог овладеть собой и молчал. Вместо него ответил владыка:

– Аз, сыне мой, митрополит ваш нареченный, раб Божий Иона…