– Эх, тетеха! – крикнул уже подгулявший рыжебородый мужик, обращаясь к рябой. – Почем блины-то?

– Стопка с маслицем, басенок мой, – озорным голосом нараспев отвечала рябая женка, – стопка с маслицем да бражки ковшичек всего-то четверть денежки![77]

– Ишь, дороговизна какая! – проворчал Илейка, хотевший уж развязать свой кошель. – Сразу охоту отбило, поедим ужо в обители.

Но рыжебородый уже набивал себе рот блинами, запивая брагой.

Княжичи пошли было дальше, да слепец в это время зазвенел струнами гуслей и запел вдруг звучным голосом:

Порокотав немного струнами, он, кратко, нараспев ответил себе:

Княжичи невольно остановились и стали слушать, а слепец продолжал повторять вопрос за вопросом до двенадцати и, давая ответ, повторял все прежние ответы вместе с новым. Дойдя до вопроса: «Что есть двенадцать?» – он ответил:

Проведя рукой по всем струнам, положил слепец гусли себе на колени и, ощупав рукой вокруг себя, нашел глубокую деревянную миску и протянул ее вперед. Горячие жирные блины, капая маслом, повалились с разных сторон, наполнив миску доверху.

– Спаси Христос! – бормотал слепой. – Царство небесное вашим родителям, а вам дай Бог здравия…

Но в этот миг все кругом зашумело вдруг, загоготало, загикало, и толпа, кружась и толкаясь, понеслась к соборной площади, ближе к подворью архиепископа. Кончилась служба у гроба Леонтия, и митрополит нареченный Иона, и владыка ростовский Ефим, и все архимандриты, игумены, иереи ростовские и приезжие, с иноками и служками, и почетные гости пошли в хоромы архиепископские на почестен пир и трапезу. Из погребов же епископских и монастырских служки владычные и монастырские сотни бочек пива пьяного вывезли на телегах пароконных, а со двора владыки по земле покатили бочищи великие. Вышибали тут из бочек затычки дубовые, подставляли все ковши и ведра, миски и чашки под струи хмельные и пенные, и пир пошел по всей площади.

– Не добро тут отрокам, – сказал Васюк, обращаясь к монастырским слугам, – пьянство и глум почнутся, сквернословие всяко, дерзости.

– Пойдем, – сказали служки монастырские, – на второй владычен двор, что к гостиному ближе. Там токмо гости приезжие да свои сироты домовые. Кормленье им там в сей день, гостьба. Там и нам угощение будет…

На владычном дворе столы были простые тесовые, во много рядов расставлены, а круг них теснота на скамьях. Людьми скатерти белые, как мухами, со всех четырех сторон облеплены. Шум, гам, разговоры, смех, крики, а слуги владычные с ног сбились, подавая шти, кашу, пироги с капустой, пиво и квас. Почетным же гостям в правом углу двора и блины и мед стоялый в сулеях на столы ставили.

По двору шатались любопытные или очереди ждущие, да нищие в разных местах то «Лазаря», то стихиры пели. Жаркий день, душный, а солнце прямо над головой стоит, печет темя и плечи, и в поте лица все вкушают угощенье.

Слышно иногда сквозь шум и говор, как под окнами владычных покоев воркуют голуби, а потом, стаями снимаясь с навесов и крыш, носятся над подворьем, громко хлопая крыльями, сверкающими на солнце. Неизвестно откуда камнем срываются воробьи, падают на землю, у самых столов дерзко подхватывают крошки и с чиликаньем исчезают куда-то. Дворовые собаки, поджав хвосты, шныряют, как тени, под столами и скамейками, подбирают объедки и взвизгивают иногда под хохот охмелевших гостей от пинка сапогом в бок.

Пошептались служки монастырские со служкой архиепископским, с Никитой Хухаревым, что кормлением распоряжался, и посадили княжичей со слугами и провожатыми за почетные столы. Подали им пирогов и блинов горячих, пива, и меда, и кваса сыченого.

– Вот и мы, как бояре, – с довольной улыбкой сказал Илейка, – блины нам масленые и меды крепкие.

Васюк только крякнул в ответ, осушив добрую чарку меда и запихивая себе в рот жирный блин. Княжичи весело переглядывались, поедая с жадностью пышные ноздристые блины, из которых под зубами текло горячее масло, мазало губы, щеки и пальцы. Никита Хухарев около них стоял и, подавая ручник, чтобы руки обтирать, ласково приговаривал:

– Кушайте, милаи, кушайте собе во здравие.

В это время пьяный рыжебородый мужик, которого княжич Иван у блинной видел, шел прямо на них, мотаясь из стороны в сторону.

– Гришка Севастьянов идет! – кричал он зычно. – Каменщик посадской…

– Ишь, рыжий бес, – злобно буркнул Илейка, – жрал, жрал блины да и сюда залез, пес!

Увидев Хухарева, Гришка заорал еще громче:

– Никишка! Угощай, живо!

– Держи карман, – насмешливо крикнул Никита, – много вас тут! Аль не ведаешь, что приезжих токмо да домовых кормим…