– Яблоки, Марьюшка! Тобе из Занеглименья привез, из бабкиных садов!..

Раскрыв мешок, Марьюшка радостно всплеснула руками.

– Какие яблоки баские! – говорила она весело, перебирая сочные плоды. – Сие вот медом, Иванушка, пахнет, Право, медом! Разломи-ка его, яз не могу. Ишь, какое крупное да крепкое!

Смеясь, Иван без труда разжал вцепившиеся в яблоко пальчики Марьюшки, и яблоко, хрустнув в его руках, разделилось на две сочные и душистые половинки.

– Одну – тобе, другую – мне! – весело воскликнула Марьюшка. Она схватила одну половинку и, вгрызаясь в яблоко мелкими зубами, молча вскидывала на Ивана лукавые, чуть озорные глаза.

– Ах ты, мышонок мой, грызун! – со смехом молвил он и, сжав ладонями виски ее, стал целовать ей глаза, лоб и щеки.

– Ты мне есть не даешь, – шаловливо отбивалась Марьюшка и вдруг, обвив руками его шею, поцеловала в уста долгим поцелуем.

Опьянев от этой ласки, Иван зашептал ей в ухо:

– А матуньке ты сказывала, что пора тобе ко мне перейти?.. Женушка моя милая…

Марьюшка вспыхнула вся густым румянцем до корней волос и зашептала, трепеща и обрываясь:

– Духа у меня на то нет. Совестно, Иванушка!.. Язык-то не поворачивается… Ты сам скажи матуньке…

– Ин не надо сказывать, – тоже зашептал вдруг Иван, нежнее прижимая к себе Марьюшку. – Лучше тайно приди ко мне ныне… Уснут все, ты и выйди, яз тобя ждать буду.

Он обнимал, ласкал и целовал ее все горячей, жег ей щеки и шею горячим прерывистым дыханьем. Томно и душно делалось ей…

– Иване, Иване, – громко шептала Марьюшка, отстраняя его ласки, – Евстратовна за мной придет на трапезу звать! Как же яз за обедом-то буду сидеть… Разгорелась вся… Будя, будя!.. Враз матунька все уразумеет…

Иван овладел собой и отодвинулся от Марьюшки, а снизу по лесенке к гульбищам шаги уж слышно.

– Ну, придешь, Марьюшка? – взмолился Иван. – Приди, моя радость, приди.

Марьюшка оглянула его горячим потемневшим взглядом и выдохнула чуть слышно:

– Приду, Иванушка мой.

На лестнице показалась голова Дуняхи, величаемой ныне уже по отчеству – Евстратовной.

– Ишь, где вы хоронитесь, – с ласковой усмешкой молвила она, – идите, государыня в трапезу собирается.

Марьюшка вскочила и, передавая ей торбочку с яблоками, молвила ласково:

– Снеси-ка, Дунюшка, в наши покои яблоки, да от них половину собе и Никишке возьми. Иванушка привез мне их из Занеглименья.

В середине мая лета тысяча четыреста пятьдесят седьмого, когда Марьюшка жила уж с Иваном в отдельных покоях, ею вдруг овладело какое-то странное беспокойство. Иван заметил это только сегодня, мая шестнадцатого.

Когда он проснулся, Марьюшка уже встала и, накинув летник с широкими рукавами, собиралась идти умываться в сенцах. Там ждала ее Евстратовна, которую определила Марья Ярославна на послугу полюбившейся ей юной сношеньке.

– А, и ты проснулся, ненаглядный мой? – сказала она, обернувшись, и нежно провела рукой по его щеке.

Иван крепко прижал к лицу ее теплую ладонь и, не отпуская, спросил:

– Пошто у тя тревога на сердце?

Она улыбнулась ласково и нежно, как матунька.

– А как сие ты учуял? – прошептала она и, присев на постель, обняла его за шею.

– Люба ты моя, – тихо молвил Иван, – сердце мое само сие чует.

Марьюшка приникла лицом к его лицу и быстро зашептала:

– Ванюша мой, яз понесла, видать. Как мне матунька сказывала, так со мной и есть…

Неведомым до сих пор теплом и радостью наполнилась душа Ивана. Другой будто стала для него Марьюшка, еще более любимой и дорогой. Исчезла как-то сама собой пылкость и страсть, а всего его охватила тихая ласка и нега.

– Ты пожди малое время, – молвила Марьюшка. – Побаю яз с матунькой, умоюся вот и побегу к ней.

Взволнованный Иван ничего не мог сказать и только как-то по-особому нежно прижал Марьюшку к себе и поцеловал в уста.

Марьюшка уже плескалась в сенцах и о чем-то говорила с Евстратовной, а Иван, закинув руки за голову и закрыв глаза, все еще лежал неподвижно.

Он напряженно прислушивался к тому, что происходит в нем. В душе же его все перестраивалось, и любовь его к Марьюшке становилась полней и глубже, и что-то еще совсем новое билось в нем, а что – он еще никак понять не мог.

Вдруг он услышал торопливые шаги в сенцах, и, распахнув двери, вбежала Марья Ярославна, бросилась к нему на грудь и заплакала от радости.

– Сынушка мой, сынушка, – взволнованно говорила она, – вот и до внуков дожила! Радость, радость какая! Не знамо, кто будет еще: внук ли, внучка ли?