– Будем.

– А на качелях?

– И на качелях будем.

– Матушка мне сказывала, что, когда замуж выйду, будут у меня дети: мальчики и девочки. Яз хочу девочек. Буду с ними хороводы водить, песни петь… – Она опять замолчала, о чем-то думая, и решительно объявила:

– Все ж, Иване, не надо ни тобе, ни мне никакой свадьбы.

– Истинно, не надо, – невольно улыбаясь, подтвердил Иван. – Ты сего не бойся. Свадьбы нашей до лета не будет.

Долго Иван вел эти странные беседы, в которых детски-наивное переплеталось с вопросами о браке и детях, и тяжко ему становилось, когда представлял он себе, что лет пять еще будет он жить с этим дитем, пока вырастет оно.

– Доспеет! – горько повторил он вслух слова бабки.

Шум голосов в сенцах показал, что семейный совет кончился и родители возвращаются в трапезную.

Садясь за стол, Василий Васильевич весело воскликнул:

– Ну, вот и сговорились, слава Богу, а доброе дело добрым вином запьем! – Он приказал Константину Ивановичу подать заморского вина и, обратясь к Ивану, пояснил: – Свадьбу пировать будем летом, в начале июня, а в мае приедут опять к нам сватьюшки с невестой.

Когда дворецкий налил всем чарки заморского вина, Василий Васильевич также весело добавил:

– Ну, выпьем за здравие наших обручеников!

– Дай Бог, – заговорили все, чокаясь. – Совет да любовь…

Уехали гости к себе в Тверь, и побежали опять дни по-обычному. Не заметил Иван, как весна промелькнула, а мая десятого приехала снова в Москву княгиня Настасья Андреевна с дочерью. Начались у нее вместе с Марьей Ярославной приготовления к свадьбе.

Иван же, всех избегая, ездил все с Курицыным на соколиную охоту. Только мая двадцать пятого, на Ивана Медвяные росы, к посеву яровых, приехал в Москву и сам великий князь тверской, Борис Александрович. С этого дня закружило Ивана, как хороводом пестрым, в разных обычаях свадебных, не давая покоя до самого венчания – четвертого июня.

Измучился Иван во многолюдстве постоянном. Хотел бы он бежать подальше куда-нибудь, на охоту в дебри лесные уйти или в ратный поход… Но ныне все минулось. Как сон прошла для Ивана и самая свадьба со всеми обрядами семейными и церковными. Второй уж день идет, как тесть его и теща уехали в Тверь, а Марьюшка живет у Вознесения, в келье у бабки.

Иван же сидит один у себя в покоях, и в сердце его тоска и досада: связали его на всю жизнь, и нельзя уж развязать связанного… Вспоминается ему, как в соборе Михаила-архангела стояли они в венцах с Марьюшкой перед аналоем, а кругом – шепот. Он даже слова, хоть и совсем тихие, ясно расслышал:

– Мужик совсем по сравнению с ней.

Покосился он на невесту свою, а она чуть по плечо ему. Видит на руке у нее кольцо обручальное, что в Твери еще ей при обрученье надели. И все еще воск на нем налеплен – оно и теперь велико ей. Стесняло это все Ивана, стыдно почему-то. Потом, когда домой из храма вернулись и в дверях их неожиданно хмелем осыпали, Марьюшка чего-то испугалась и громко заплакала. Понял он, что и ей тяжко… Вскочил Иван с лавки, заходил по покою своему и молвил с болью и гневом:

– Все сие срамно и худо!

Скверно было ему и пированье с прибаутками и приговорками разными о том, что он уже хорошо понимал, о чем лишь двоим ведать надлежит… Хмуро оглянулся он на стук в дверь и сердито крикнул:

– Входи!

Вошел Федор Курицын и молвил тихо:

– Будь здрав, государь! Чтой-то встревожен ты?

– Садись, Федор Василич, – грустно ответил Иван и сам сел на высокий столец подле растворенного окна.

Федор Васильевич приблизился к нему и попросил:

– Дозволь, государь, постоять и мне у окна. Хорошо вельми в духоту и жару тут на свежем ветру… – Курицын помолчал и, украдкой взглянув на Ивана, продолжал: – Гляжу на тя, государь, и мыслю о мудрости Даниила Заточника. «Молеви, – пишет он, – ризы изъедают, а человека печаль». Человеку же в круговращении бытия, от Бога установленном, нужно бороть худое и оправдать пред творцом жизнь свою.

– О круговращенье ты истинно баишь, – печально заметил Иван, задумчиво следя, как вьются под окнами ласточки. – Истинно сие, Федор Василич… Вот и отец с матерью венчались, как и яз ныне с Марьюшкой. Детей народили и родят еще. Скоро вот матунька снова родит… Потом и у меня дети будут, а там и внуки. За сие же время круговращенья и бабка умрет, и родители умрут мои, а там и мы с Марьюшкой… Истинно! Все сие токмо круговращенье.

– То и дивно! – горячо воскликнул Курицын. – Князь-то Володимер Мономах пишет в своем поучении, как он, хвалу Солнцу восходящему отдав, глаголет радостно: «Прости очи моя, Христе Боже, дал ми еси свет Твой красный!» О государь, дивен свет сей – и земной и небесный. – В увлечении молодой