Чем ближе подходят войска к Владимиру, тем больше кругом тревоги видит Иван. От воеводы он знает, что татары далеко еще и только дня через два подойдут к Владимиру, а московские полки всего через час дойдут до града. Уж вот видно издали церкви и звонницы, крыши теремов и башни, но подгородные села и деревни теперь все пусты, безлюдны, кое-где только кошки да собаки около изб пробегают, а и собак-то совсем мало – почти все за хозяевами ушли.

В одной лишь деревне, версты за две от Владимира, было людно. Около изб толпятся мужики, стоят оседланные кони у коновязей, небольшой санный обоз тут же. Ни женщин, ни детей в деревне не видать, а мужики кашу варят не в избах, а на улице, в котелках над кострами.

– Никак войско чье-то? – сказал княжич Иван Илейке, давно глядевшему из-под руки на неизвестных людей.

– Я и то гляжу, – ответил дядька, – токмо неведомо чье? Мыслю, сироты сами на татар снаряжаются. Надоть у воеводы спросить…

Но к воеводе, ехавшему несколько впереди, подошел здоровенный рослый парень и, сняв шапку, поклонился.

– Будь здрав, воевода, – сказал смело парень, не надевая шапки на свои рыжие кудри. – Челом бью.

– Сказывай, о чем, – перебил его князь Стрига-Оболенский. – Спешу яз ко граду.

Парень обернул лицо в рыжей курчавой бороде к подъехавшему Ивану и поклонился ему еще ниже, чем воеводе.

– Будь здрав, княжич, – сказал он густым голосом.

Ивану показался знакомым и голос этот и лицо парня. Вдруг он узнал его. На миг в памяти промелькнула смута московская, когда бояр, гостей и дьяков взяли черные люди посадские. Это он бежал тогда с ослопом мимо княжих ворот и грозил боярам…

– Челом бью, – продолжал парень, – возьми мя с дружиной поганых бить… – Он поклонился еще раз и, снова обратясь к княжичу, добавил: – Княже, нет лучше воев, кои своей охотой с ворогами бьются. Слух-то в народе, что ты не по годам вельми разумен. Вот и сие уразумей.

– Мало таких-то воев, – молвил воевода, – вот и вас едва сотня наберется, а для полков нужны тысячи и тьмы.

– Мир-то силен, – воскликнул парень, – ты токмо развороши его! Мир-то по слюнке плюнет – море будет. В народе – что в туче: в грозе все наружу выходит!

– Ишь, какие песни поет, – неодобрительно крякнув, сказал воевода.

– А что не петь-то? Был бы запевало, подголоски найдутся. Коли всем миром вздохнут – и до государя слухи дойдут. Токмо бы он ухи собе не затыкал да глаза не закрывал.

– Кто ты таков? – резко оборвал его воевода.

– Ермилка-кузнец, – ответил парень. – В обозной охране был у великого князя под Угличем…

Воевода зорко поглядел на Ермилку, помолчал и сказал строго:

– Дерзок ты. Ведаешь, как сказано? «Языце, супостате, губителю мой!..»

– Язык-то с Богом беседует, – возразил кузнец. – Язык-то стяг – он дружину водит.

– Оно так, – вмешался Илейка, – да мало одного крику: «Вались, народ, от Яузских ворот!» Надоть и порядок, и миру надоть голову… Нельзя токмо того, замолола безголова – и все тут!

– Ты постой, подожди, – махнул кузнец рукой на Илейку. – Петь хорошо вместе, а говорить порознь. Я и сам не дурак. Знаем мы, что сноп без перевясла – солома. Потому и бьем челом тобе, воевода, возьми нас, черных людей да сирот, в полк свой, злое татаровьё бить. Охотой идем…

– Что ж, иди, – сурово молвил князь Оболенский, – дело святое. За Русь биться будем.

– Спаси тя Бог, – поклонился кузнец. – Где идти нам прикажешь?

– А где хошь. К любому полку приткнись. Токмо сам порядка не путай, а боле начальников слушай. Да помни: во многом глаголании несть спасения.

Кузнец молча усмехнулся, но, обратясь к княжичу Ивану, сказал ласково:

– А все ж ты, княже, попомни, что я баил-то. Отец мой и поныне мне приказывает: «Много бают как бы на глум, а ты бери на ум…»

Княжича Ивана со звоном и крестным ходом встретили все владимирцы у Золотых ворот. Ждали тут его и владыка суздальский Авраамий, и боярин Константин Александрович Беззубцев, наместник и воевода великого князя московского.

Уж издали, подъезжая к Золотым воротам, загляделся Иван на это строение. Еще не разбирая, кто стоит у ворот, княжич ясно видел меж стен две круглые белокаменные башни и будто вросший в них боками высокий белокаменный храм с одним большим золотым куполом. Середина этого храма почти до самых боковых башен прорезана высокими воротами, огромный полукруглый свод много выше золоченых башенных крыш. Над сводом висит большой образ Пресвятой Богородицы в золоченом окладе.

– Храм сей в Золотых воротах, – сказал Ивану воевода Стрига-Оболенский, – воздвинут еще князем Андреем Боголюбским. Сии врата – подобны киевским, токмо в Володимере, опричь их, есть еще Серебряные и Медные.

Церковный звон, крики воинов и толпы народа заглушают слова Оболенского.

– Сыночек тут старшенький князя великого, – звонко раздается над толпой женский голос, – княжич, бают, Иван!

Радостный гул криков прокатился по ближайшим рядам толпы, и княжич Иван услышал со всех сторон веселые восклицания:

– Не зря княжич-то послан – крепкое дело!