- А ну, не шалить!
И направился к валяющемуся в грязи сокровищу Туата де Дананн.
- Что это? - он попробовал рукоять кончиком пальца.
- Меч Нуаду.
- Ну надо же, - довольное цоканье не вязалось с сошедшимися на переносице бровями. - И что Глеб обещал тебе за него?
- Пустить мой народ. Сюда.
В ответ на очень нехороший хрип раненного, Киен, не задумываясь, сбросил с пальцев паутину целебного сна.
- Раб мечтает о свободе.
- Я не раб, - он взвился языком пламени, но руки не отнял, - мы...
- Вы просто проиграли, - в этом голосе было понимание, память, печаль. - Так случается.
Случается.
И союзники становятся непримиримыми врагами.
Люди, еще вчера чествовавшие твою семью, поворачиваются к новым богам.
Забывают. Помогают забыть детям.
И детям детей их.
Но во все времена, погребальными кострами ли, тризнами, ладаном ли и молитвами, да хоть какофонией похоронных оркестров - смерть чтили все.
Ну и сказки, будь они неладны, помогли.
Слушали ведь, потом читали, экранизировали даже, но главное - помнили.
Верили.
И он остался.
Киен увидел, как тень, мелькнувшая на худом лице, исчезла. Черные глаза вспыхнули кострами Самайна, и в ответ на безмолвный призыв из-под снега вынырнула рука.
Полуразложившиеся пальцы сомкнулись на ножнах, а те в ответ замерцали синим. Земля охнула, застонала, как разбуженное от долгой спячки животное, но все же проглотила меч короля.
- Ну-с, - мужчина посмотрел на лежащего в беспамятстве Глеба, - перейдем к виновнику этого торжества.
Он пощупал торчащую из ворота пуховика шею, приподнял веко, прижал ладони к груди. Довольно хмыкнул.
- Чем ты его так?
Киен сглотнул, но врать не стал.
- Мой глаз. Старшие говорят, Балор, мой предок, мог убить. Я не могу. Я смотрю, они падают. Не умирают. Так.
- и долго он будет?
Задав вопрос, тот принялся проверять карманы Глеба.
- Не знаю. Я был злой. Очень злой.
Мужчина деловито ощупал пуховик, проверил брюки и даже сапоги. Подобрал валяющийся на земле кожаный лоскут повязки и, вернувшись, протянул Киену.
- Сюда идут.
Первый вылетевший на поляну волк был черным.
Глава 51
Даже не открывая глаз, Серафима поняла: она в больнице. В нос забились запахи дезинфицирующего средства, кондиционера для белья и почему-то лилий. Последний, как оказалось источал букет на прикроватной тумбочке. Белоснежные лепестки мягко мерцали в свете ночной лампы. Судя по лезущей через щели в жалюзи темноте, солнце село давно.
Серафима потянулась было за мобильным, но из одежды на ней оказались только больничная рубашка и трусы. Пластиковая клипса, сжимавшая палец, царапнула висок.
Как она здесь очутилась?
Она же...
- Умерла, - донесся из темноты знакомый насмешливый голос. - И воскресла. Ничего удивительного, я так каждый день делаю.
Макс возлежал в предназначенном для посетителей кресле, перебросив ноги через ручку. На молочно-белой подошве высоких кожаных кед синели целофановые бахилы. Серафима хихикнула. В ответ начальник Второго отдела показал ей язык.
