Завершался сценарий чередой сцен, которые были предложены парнями Ройса. Герой гонится за маньяком, загоняет его в темный угол, а после видит там зеркало и в нем собственное отражение. Его руки по локоть в крови. Других людей рядом нет.
Он и был тем реальным маньяком, который издевался над женщинами и над собственной женой в том числе, а значит, описываемые события не были лишь игрой его воображения.
После, от осознания содеянного, сценарист разбивает зеркало и всаживает себе в сердце осколок стекла. Экран темнеет. И наступает конец, далекий от счастливого. Все умерли.
Вот тогда-то и вступал в ход мой финал.
Жена героя приходила в себя, вызывала полицию и скорую. Всем оказывали помощь, а детектив, который вел дело маньяка с самого начала, не верил в то, что им оказался сценарист. Он вернулся на место преступления, в тот самый темный угол и нашел люк, ведущий в подземелье.
Там он нашел другие измученные тела. А на стенах плакаты фильмов одного и того же режиссера.
Этот режиссер и вышел из угла, желая убить детектива, но тот вовремя вызвал подкрепление.
После режиссер во всем признался. Что опоил сценариста и однажды во всем ему признался, ведь редкий маньяк продержится без своей минуты славы. Режиссер надеялся, что сценарист не запомнит всей правды, но история запала ему в душу. Правда, спьяну он не запомнил всех деталей, и через какое-то время ему стало казаться, что, разумеется, он все это выдумал. Режиссеру этот факт не давал покоя, поэтому он и возвел сценариста на вершину Олимпа только, чтобы держать его рядом с собой. Фактически, этот режиссер снимал фильмы о маньяке, которым был сам. После он не выдержал и решил избавиться от сценариста, который, как ему казалось, представлял собой угрозу.
Сценарист выжил и пришел в себя в больнице. Его пострадавшая жена тоже уцелела и родила здорового младенца.
Конец.
Я сидела за ноутбуком за столом в кафетерии больницы, когда поставила последнюю оптимистичную точку в мрачном сценарии. И тогда же впервые почувствовала, как внутри меня шевельнулся ребенок. Я поняла, что поступила правильно. Какие бы ужасы я не писала до этого, жизнь всегда должна побеждать.
***
Еще я стала часть созваниваться с мамой.
Хотя мне по-прежнему было очень страшно услышать после гудков ее хриплое неразборчивое бормотание, но раз за разом этого не происходило. Она сказала, что в Москве наступила ранняя весна, а зима так поспешно отступила, как никогда раньше, не заваливая город напоследок сугробами или серой слякотью, и что ранняя весна невероятно подняла ей настроение. А еще то, что у нее скоро появится внучка.
Мама попросила соседку помочь с освоением компьютера и стала пользоваться скайпом. Когда она более-менее научилась, то показала мне новые обои на кухне.
А еще пеленки, которые она собиралась вести в Америку. Не все было ложью со стороны Роуз и эти документы, которые она оформила специально для Алекса, были настоящими. Так что маму уже вызывали в посольство на собеседование, но ответа она пока не получила. Ради этого она даже сделала паспорт в срочном порядке. Его у нее действительно не было.
Ей очень льстило, что Алекс решился сделать ей приглашение. Она преображалась от одной только этой мысли.
Мама держалась подальше от журналистов и уж точно больше никого не приглашала в гости, но говорила, что иногда ее фотографируют исподтишка, словно она какая-то звезда. Ради этого она сходила в парикмахерскую, обновила цвет волос. А еще решила, что пора бы избавиться от старого пуховика и по случаю ранней весны купила ярко-желтый плащ-разлетайку.
Надо сказать, что я не в первый раз видела подобное превращение. Но раньше мама не могла продержаться дольше нескольких недель. Давали знать о себе старые друзья, постоянные праздники, а с ними неуклонно росла доза алкоголя, который она себе позволяла. И вскоре она снова срывалась.
Так было прямо перед моим выпускным и перед тем, как мне исполнился двадцать один год. Я хорошо выучила эти жизненные уроки и поэтому старалась держаться от нее обособленно, в таком случае эти эмоциональные качели причиняли меньше боли.
И сейчас я очень боялась, что она снова сорвется.
На восьмое марта я набирала ее номер с замиранием сердца. С какой же радостью я вновь услышала бодрый тараторящий голос. Мама сказала, что должна бежать, у нее свидание с мужчиной, с которым она познакомилась в паспортном столе. Невероятно! Похоже, жизнь действительно стала налаживаться.
В тех же числах мне впервые позволили навестить Алекса. Его наконец-то перевели в обычную палату.
Вместо тысячи слов и длинных речей, едва войдя в палату и увидев, как он ходил, опираясь на трость и разрабатывая ногу, я расплакалась. А когда он обнял меня, и живот от его прикосновений заходил ходуном, глаза на мокром месте были уже у него.
