слетает с петель после первой же атаки — скелет не собирается задерживаться из-за пустяков, и скрипящие створки распахиваются под тяжёлым ударом сапога. В длинном тёмном коридоре пугающе тихо, эту тишину Папирус разбивает своими же быстрыми шагами и учащённым дыханием. Он прежде не бывал в Руинах, и чёрт знает, куда ведёт этот коридор и что за монстры вообще здесь обитают, но, кто бы это ни был — Папирус клянется себе, что убьёт любого, посмевшего его остановить. Возможно, это не понравится Сансу, а ещё больше — той плаксивой девчонке, наивно полагающей, что всего можно добиться добротой, однако ему плевать. Если будет шанс пощадить, то он сделает это. Если нет... что ж, Подземелье всё ещё живёт по старому закону: убей или будешь убит, и в подкорку Папируса эти слова впечатаны крепче, чем в камень.

Как бы то ни было, коридор кончается, а ему никто не встречается на пути. Папирус взбегает по лестнице, наталкиваясь на ещё одну закрытую дверь, которую ждёт судьба своей товарки. За нею оказывается неожиданно светлое помещение, и Папирус щурится, прежде чем глаза привыкают: это чей-то дом, однозначно, чей-то светлый, но угрожающе тихий дом. Он осторожно заглядывает за угол, в гостиную, где видит погасший камин и пустое кресло, книжный шкаф, содержимое которого нет времени рассматривать. Есть ещё одна дверь, наверняка ведущая в кухню, тоже пустую; краем глаза Папирус цепляется за застрявший в раковине грязный мех, когда-то бывший белым, и висящий на стене набор хорошо заточенных ножей. Отчего-то эти простые предметы порождают совершенно неуместную дрожь — Папирус покидает кухню, на всякий случай проверяя остальные комнаты. Одна из них закрыта; две остальные пустуют, но лишь крайняя правая выглядит жилой: там аккуратно заправленная кровать и какие-то открытые книги на столе. Та же, что ближе к выходу, наверняка не используется: слой пыли, покрывающий детские игрушки, насчитывает не один день. Папирус закрывает все двери, так и не найдя хозяев — хорошо это или плохо? — и мельком видит себя в отражении грязного зеркала: встревоженный, усталый вид.

И ещё кругом цветы в горшках. Проклятые золотые цветы.

Он покидает этот дом почти с облегчением.

Руины выглядят как... руины. Серьёзно. Сплошные полуразрушенные камни, о которые он спотыкается, выцарапанные на стенах надписи- предупреждения, вчитываться в которые нет нужды. Древние головоломки, призванные убивать незваных гостей: Папирус чертыхается, когда чуть не попадает в одну из них, удачно замаскированную листвой, и слегка снижает темп, смотря под ноги внимательнее. Слава богам, что он всю жизнь с ума сходил по паззлам — решить их не представляет трудностей, но отнимает какое-то время. Опять. Ещё несколько раз Папирус сталкивается с местными монстрами, но они выглядят запуганно и прячутся при его приближении. В бой вступают только некоторые, да и то неуверенно, и Папирус плюёт на свою гордость, просто покидая поле битвы — монстры смотрят ему вслед недоумёнными печальными глазами. Несколько минут он тратит на призрака, чьё поведение напоминает озлобленного на весь мир подростка, и этот парень неимоверно его злит, поскольку закрывает собой проход и упрямо не двигается с места. Папирус шипит сквозь зубы, когда кислотные слёзы задевают броню, оставляя в ней дыры, и автоматически атакует, хотя понимает, насколько это нелепо — пытаться убить призрака. Тот, очевидно, тоже, поскольку хмыкает со скорбным видом и всё же убирается прочь, заскучав. К счастью, это последняя серьёзная преграда. Вскоре Папирус достигает конца — вернее, начала — Руин, и оказывается в довольно просторной пещере, служащей чем-то вроде коридора — его он пересекает в два прыжка, проходя под широкой старой аркой. То, что он лицезреет, на мгновение захватывает внимание, и Папирус останавливается, задрав голову вверх — никогда в своей жизни он не видел ничего подобного.

Свет. Много света, целые снопы, что льются сверху, из идеально круглого жерла горы. Они достигают глубин, образуя светлое пятно на земле, на золотых цветах, в воздухе красиво поблескивают неторопливо плывущие пылинки. Это зрелище неожиданно наполняет душу скелета умиротворением; он вздыхает полной грудью, зачарованно наблюдая за игрой теней на стенах, всматриваясь вверх, туда, где, должно быть, лежит Поверхность. Свет, что идёт оттуда — настоящий, солнечный, хотя самого солнца Папирус никогда и не видел, но он точно знает, что это так. И, если ему удастся совершить задуманное, то, возможно, это самое солнце он когда-нибудь сможет разглядеть своими собственными глазами.

Пока он смотрит на это великолепие, что-то привлекает его внимание: маленькая фигурка, летящая сверху, похожая на падающего ангела, о котором рассказывают легенды. Отчего-то Папирус не двигается, чтобы поймать эту фигуру; ноги одеревенели, а он просто смотрит, как человек падает вниз, раскинув руки, словно пытающаяся взлететь птица. Он падает и падает бесконечно долго, пока, наконец, не достигает дна; тогда только тело отмирает, и скелет срывается вперёд, к усеянной золотыми цветами поляне, что, должно быть, спасли человека от неминуемой гибели.

Он жив. Конечно же, он жив, как могло быть иначе? Умирает кто угодно, но только не человек. Папирус думает об этом с толикой раздражения, когда осторожно поднимает на руки маленькое невесомое тело девчонки: её глаза плотно закрыты, волосы растрёпаны, и этот дурацкий фиолетовый свитер, кажется, порван в нескольких местах, а на руках красуются царапины и синяки. Она без сознания, но дышит ровно, и Папирус позволяет себе потратить немного магии на исцеление: чем лучше будет человеку, тем больше шансов на успех. В лечении он преуспел за многие годы: брат порой даже не знал, что Папирус украдкой затягивал свежие раны, пока тот спит. Нужно совсем немного, чтобы на щеках девчонки расцвёл румянец, и она начинает едва-едва шевелиться в своём больном сне.

Папирус перехватывает её поудобнее, рассеянно шаря глазами вокруг. Чего-то не хватает; он вспоминает об этом, разглядывая золотые цветы. Человек вышел из Руин с ним, верно? Значит, он должен быть где-то здесь, среди зарослей, прячась от незваных гостей — такой же зашуганный монстр, как все, кого Папирус встречал. Он бросает попытки разглядеть знакомое лицо среди бутонов и просто зовёт, поражаясь тому, как эхо подхватывает его слова и уносит вверх.

— Флауи?