Санс ждёт, но, когда брат продолжает молчать в ответ, снова поднимает руки и говорит:

«Убей».

Папирус молчит.

Раньше он много думал об этом. Порой от раздражения, порой всерьёз; думал, что было бы неплохо испепелить никчёмного брата и избавиться от многих проблем. Санс доставлял определённые беспокойства ещё до того, как пришёл тот проклятый человек: Папирусу пришлось приложить много трудов, чтобы отвадить любых монстров от их дома. Санс был слаб, и о том знало всё Подземелье, а если кто-то слабый живёт в месте, где главный закон гласит «убей или будешь убит», то не приходится надеяться на лучшее. Его должны были уничтожить одним из первых.

Что ж, Папирус сильно постарался, чтобы этого не произошло. Он даже дал ему ту работу смотрителем, запихав брата в лес, чтобы он не ошивался в городе, на виду у всех. Там, у Руин, он был в безопасности. Хоть он и ненавидел эту работу, и был ленив, чтобы воспринимать её всерьёз. Это было неважно. Он возвращался домой не в виде пепла, так что Папирусу не в чем было себя упрекнуть.

Санс склоняет голову набок. Руки его двигаются будто сами по себе; взгляд отрешённый и пустой.

«Убей меня, Босс. Прошу тебя».

Он мог попросить об этом кого угодно. Он мог бы просто выйти на улицу и нарваться на неприятности, думает Папирус. Но Санс здесь, перед ним, стоит и задаёт один и тот же вопрос снова и снова.

Это жестоко, в какой-то степени. Не после того, как он защищал этого глупого сопляка долгие годы, вытягивая их семью в одиночку. Не после того, как появился человек, которого он не смог поймать, навсегда опозорившись в глазах Андайн, Короля и остальных. О боги, Санс не имеет права просить его — не после того, как предал, променяв на человека.

Он молчит, и Санс начинает жестикулировать, отрывисто и резко, чересчур быстро. Папирус не понимает. Он разбирает отдельные слова, но смысл уловить не способен. Он ищет взглядом цветок, что Санс постоянно таскает с собой в старом горшке, но того нет рядом именно сегодня, когда он особенно нужен. Цветок лучше понимает неумелый язык жестов, который Санс выучил за эти несколько недель. Папирус — практически ничего. О том, чтобы отвечать в подобной манере, не может быть и речи.

— Я не понимаю, — говорит он, в конце концов, желая оборвать эти лихорадочные взмахи. — Санс, я не знаю, чего ты хочешь от меня. Я не буду тебя убивать.

«Почему нет?» — разбирает он. Санс жестикулирует медленно, чтобы точно быть услышанным. — «Ты же ненавидишь меня».

Папирус хочет услышать эти слова. Ему до смерти надоели жесты — бездушные и бесчувственные. Он хочет слышать, как прорывается отчаяние в голосе брата, как звенят надрывные нотки, как он, чёрт возьми, теряет над собой контроль, срываясь на крик. За это, пожалуй, стоило бы уважить его просьбу.

Но Санс молчит. Папирус знает, что никогда больше ничего от него не услышит, но всё ещё с трудом осознаёт этот факт.

Он смотрит на него, на его движущиеся руки. Мех новой куртки — такой же чёрной, что и предыдущая, — щекочет шею брату, пушится у скул и задевает цветы, покрывающие всю его левую часть лица. Цветы золотистые, маленькие, и пахнут чем-то сладким и душным. Папирус знает, что золотая поросль огибает череп брата, тянется вниз, к грудной клетке, и топорщится изнутри. Он знает, что это болезненно, потому что видит, как морщится лицо Санса при попытке сделать глубокий вдох. Он знает, что ему нелегко приходится.

Не то чтобы ему жаль. Брат сам заслужил всё это.

Цветы пробиваются сквозь щели его зубов. Папирус смотрит на них, зачарованный, и думает, что Сансу чертовски повезло. Человек погиб, и цветы прекратили свой рост, тем самым спасая брата от неминуемой смерти. Он бы задохнулся — понимает Папирус в очередной раз, глядя на золотые бутоны. Они бы проросли в его трахее, перекрывая доступ кислорода, и он бы задохнулся, и развеялся бы пылью над могилой маленького странного человека.

Ему повезло. Папирус искренне уверен, что брату повезло выжить, но тот так не считает. Тот умоляюще глядит на него, и руки его складываются в одну и ту же фразу.

«Убей».

— Прекрати просить меня об этом, Санс.

Это бы ему ничего не стоило. Убить брата легче лёгкого: тот слаб и пассивен, он сам желает смерти. Одно движение, и его не станет. Никто даже о нём не вспомнит. Останется только пустая комната в доме, серые от пыли вещи, та заброшенная лаборатория на заднем дворе — Санс наивно полагал, что Папирус о ней не знает. Возможно, ещё и болтливый цветок, но в этом Папирус не уверен.

Больше ничего.

— Ты не заслужил смерти, брат. Ты слишком жалкий. Ты упустил человека.

Он помнит, что малявку звали Фриск, но намеренно не называет её по имени. Санс отводит взгляд в сторону, сжимая кулаки; Папирус запоздало подмечает несколько крошечных бутонов, примостившихся в уголке левой глазницы. Они так малы, что их с трудом можно заметить.

Человек ослеп от этих цветов, вспоминает он. Флауи, это говорливое недоразумение, что Санс притащил с собой, рассказал ему, что Фриск ослепла, и брату пришлось вести её за руку. Потом у неё отнялись ноги, и он нёс её долго, почти до самого дворца, у входа в который она и умерла, освободив