Кэти замолчала, а затем губы ее ожесточенно сжались.

– Из всех вас выяснить, каково мне сейчас, удосужился только Итан, – сказала она.

– Итан? – Жюль по-настоящему удивилась.

– Да. В ту первую ночь, когда это случилось, он оставил на автоответчике моих родителей длинное, вымученное, в стиле Итана, сообщение.

– Я этого не знала.

– И он до сих пор мне звонит. По большей части я разглагольствую, а он слушает. Никогда не советует преодолеть это наконец, или встряхнуться, или что там еще, по мнению остальных, мне надо сделать.

– Иногда, – призналась она, – я даже сама звоню ему.

– Ты звонишь Итану? Мне и в голову не приходило.

Дик Педди прямо сказал, что им нельзя разговаривать с Кэти; Итан, по-видимому, просто проигнорировал этот приказ, не договариваясь ни с Эш, ни с кем-либо еще.

– Но вы, остальные, боже ты мой, – сказала Кэти. – Вы все были моими самыми близкими друзьями – не так чтобы у нас с тобой когда-нибудь было много тем для разговора, давай уж начистоту.

Жюль не смогла как следует объясниться. Здесь она говорила все не так, с самого начала. Однажды в лагере на занятиях по импровизации Жюль разыгрывала сценку по мотивам «Любовной песни Альфреда Пруфрока», и ей пришлось произнести реплику, обращенную к мальчику, сидевшему напротив нее за чайным столиком, как Кэти сидела напротив нее сейчас. Она посмотрела мальчику в глаза и сказала: «Я вовсе не это хотела сказать. Это не так, совсем не так».

С Кэти такой номер не пройдет.

– Мы должны были попытаться поговорить с тобой, – сказала Жюль. – Ты права, действительно надо было. Но это было сложно. Адвокат очень настаивал. Это меня пугало. Я никогда раньше не попадала в такую ситуацию.

– По правде сказать, меня от тебя тошнит, – ответила Кэти, наматывая на шею свой вязаный шарф. – Когда же ты научишься думать самостоятельно, Жюль? В конце концов ведь придется. Вполне можно было бы начать уже сейчас.

Затем подростковая версия Кэти Киплинджер исчезла из кофейни и незамедлительно ушла от них. 25 лет спустя она вернется, пройдя через временной портал, изменив свой облик, превратившись в женщину позднего среднего возраста. Волосы ее будут окрашены в тот же соломенный, некогда естественный цвет, груди уменьшатся хирургическим путем после хронических проблем со спиной на протяжении двух десятилетий, а ее нервное лицо засияет от крема «Ретин-А» низкой концентрации и от периодически наносимых косметических кислородных масок, но напряженность так и не будет снята и преодолена.

– Вот, пожалуйста, – произнесла официантка, небрежно уронив на стол счет. Кэти выпила шесть «Табов». Жюль заплатила за них, а потом в тусклой дымке села на метро и добралась до квартиры Вулфов, где ее поджидала Эш, вся на нервах.

– Ну? – спросила Эш. – Что она сказала?

Жюль бросилась лицом вниз на заваленную всяким хламом кровать подруги и вымолвила:

– Она совершенно не в себе.

– Ну и что?

Жюль села.

– Что значит «ну и что»? Тебя не интересует, почему она совершенно не в себе? Если бы она успешно преодолевала все это, разве она была бы в таком состоянии? Разве это не было бы чистым притворством? Чем-то более фотогеничным, что ли, да просто работой на публику?

После нескольких секунд тишины Жюль повернула голову, чтобы видеть Эш на вращающемся стуле за письменным столом. Даже под таким углом она могла разглядеть, что настроение ее подруги изменилось. Эш встала и сказала:

– Думаю, тебе сейчас лучше поехать домой, Жюль.

Жюль резко выпрямилась.

– Что такое? Почему?

– Потому что я не могу поверить, что ты это говоришь.

– Мы даже не можем обсудить такую возможность? – спросила Жюль. – Ведь Кэти тоже наша подруга. Она и раньше ни с чем не могла справиться. Она выглядела по-настоящему измученной, Эш. Видела бы ты ее ногти.

– При чем тут вообще ее ногти?

– Они все искусаны, как будто их съел каннибал.

– Значит, из-за ее ногтей мой брат виноват?

– Нет. Но я просто думаю, что по отношению к ней мы должны…

– Уйди, пожалуйста, – сказала Эш Вулф, и она действительно двинулась к двери и протянула руку. Покрасневшая, потрясенная, Жюль вышла из комнаты